мысленно, Ширак взвыл бы от ужаса перед лицом грядущего конца!
Так вот оно в чем дело! Конец не страшит человека, если он умирает за других. Человек знает: тысячи мужчин, женщин и ребятишек сейчас также думают о нем, не смыкая глаз. Тысячи думают об одном, один думает о тысячах. Тысячи заботятся об одном, один заботится о тысячах. Один за всех, все за одного. Вот почему страха не знает никто: ни тысячи, ни один человек!..
Ширак вспомнил слова отца: «Человек рождается для подвига». Заново осмыслив эти слова, пастух добавил от себя то, что постиг сегодня своим разумом: «во имя людей».
Ширак рассмеялся, как дитя, которому неожиданно преподнесли подарок, упал на циновку и безмятежно проспал остаток ночи.
Рано утром Дарий созвал приближенных на совет. Горбун уже не сомневался в преданности пастуха, но царь еще колебался. Кто знает, чем закончится поход? Ахеменид не решался на него без доброго согласия опытных полководцев.
Предводители отрядов заполнили шатер и заняли места согласно чину и положению. Их глаза говорили, что царедворцев несказанно обрадовало появление перебежчика. Топтание на месте и внезапные нападения свирепых кочевников тяготили всех. Приход пастуха мог внести в события крупные перемены.
— Дайте слово, — прогудел Датис.
— Говори.
— Ахурамазда обратил на нас… э-э… свой благосклонный взор! — Полководец с трудом произнес слишком длинную для него фразу. — Он внушил этому дикарю… э-э… хм… Словом, пастух поведет нас на стан врага. Наши мечи добудут то… э-э… к чему лежит твое сердце.
Ахеменид не понимал, говорит ли Датис так, как чувствует, или просто хитрит. Быть может, он ухватился за перебежчика ради избавления от гнева царя? Но Дарию самому надоело бездействие. Еще месяц, и саки по два-три человека уничтожат половину персидского войска. Сын Гистаспа раздумывал недолго.
— Да будет так, — сказал он важно. — Эй, приведите пастуха!
Ширак выглядел спокойным, даже веселым.
«От вина», — подумал царь. Он окинул могучие плечи пастуха оценивающим взглядом и спросил;
— Тебя хорошо накормили?
— Да, господин. У тебя вкусное вино.
— Хм… Ты, я вижу, охотник до него?
— Нравится, — простодушно ответил пастух.
— Так слушай, как тебя?.. (— Кавад! — подсказал Гобрия). Слушай, Кавад. Сегодня мы выступаем. Если поход закончится благополучно, я богато награжу тебя и сделаю важным человеком в стране массагетов.
Лицо пастуха просияло.
— Головы не пожалею для тебя, господин!
Полководцы недобро глядели на ладного дикаря, предвидя в нем будущего царского любимца.
— Итак, в поход! — обратился Дарий к военачальникам. — Удар могуч втройне, когда он обрушивается внезапно. Поэтому идти надо быстро. Воины хорошо отдохнули, мы преодолеем пески за четыре солнца. Добычу и пленников оставим в городище Кунхаза под охраной особого отряда. Чтоб людям и лошадям не было тяжело, возьмем воды и мяса только на четыре дня. Так я говорю?
Запели трубы. Войска выступили в поход. Воины ликовали — наконец-то! Будет битва, будет богатая добыча! Тысячи глаз глядели вперед, туда, в неизвестное, где резвятся на лугах жеребята, где тохарские девушки поют над рекой свои тягучие песни.
Медленно шли завоеватели по равнине. Толпы, несметные толпы вооруженных мужчин! Если б в их руках были не мечи, а мотыги, они за час разнесли бы гору или вырыли ложе для озера. Но эти люди, которых природа создала для труда, люди, место которых — под кровом родного дома, не думали сейчас ни о заброшенных пашнях, ни о покинутых жилищах. Их одурманило слово хитрого жреца. Их отравила жажда наживы. Их устрашила кара за неповиновение. И вот они шли по воле одного человека, шли скопище за скопищем по чужой стране, шли, сами не зная куда, не зная, что их ждет завтра или послезавтра.
Проводник шагал впереди войска по древней тропе пастухов. Она огибала холмы, петляла на дне извилистых оврагов и зияла, как шрам, на глади такыра. На пути белели кости животных. Ветви чахлой полыни источали запах яда. Тропа Гнева — так называли массагеты дорогу, по которой Ширак повел полчища Дария. Она пересекала места настолько бесплодные, что народ верил: то гнев самого Митры, великого бога Солнца, истребил вокруг все существа, летающие и ползающие.
Пустыня, пустыня! Бурая, пятнистая земля кажется выстланной облезлыми шкурами верблюдов. Малейшее дуновение ветра — и сухие кусты ферулы скачут по дюнам, точно антилопы. Такова эта страна — страна, где живое становится мертвым, а мертвое движется, бродит, ищет чего-то, как живое. Пустыня, пустыня! Лучи, падающие сверху широким потоком, подобны струям расплавленного железа. Они ослепляют человека. От них глухо стучит в ушах, точно где-то ударяют в бубен. От них на губах выступает пена. От них слабые сходят с ума. Пустыня, пустыня! Под круглыми ступнями дромадеров скрипит, скрипит и скрипит песок. Хрипят кони, трубят слоны. Люди кричат и проклинают пустыню.
Наступил вечер. Воины разбили палатки и заснули, не разжигая костров. Рыбаки, проводящие время от зари до зари на море, даже во сне видят воду, воду, нескончаемые пространства воды! Так и персы видели сегодня во сне песок, волны песка, реки песка, океаны сыпучего песка, заполнившего мир. Песок! Песок! Песок! Он угрожающе наплывал из мрака на спящих, и в лагере то здесь, то там раздавались стоны воинов, утомленных переходом.
Между тем сын Гистаспа и его советники пировали в царском шатре. Ширак получил из рук самого Дария кусок мяса и кубок вина. А горбун, «чтобы пастух не скучал в одиночестве», приставил к его палатке четырех рослых мидян. Они, очевидно, из любви к Шираку, до рассвета не смыкали глаз.
На заре по лагерю распространился слух: около двадцати ассирийцев погибло от яда черных пауков. Пустыня! Миновали всего одни сутки, как войско выступило в поход, но она уже показывает свои острые зубы! Люди впали в уныние. Поев холодного мяса, воины, отряд за отрядом, снова пошли по тропе на восток.
Массагет, как и вчера, шагал впереди. Ступни проводника, обутые в мягкие сапоги, глубоко утопали в песке. Но пастух двигался легко и быстро. Зато воители, от плеч до бедер увешанные тугими луками, колчанами, полными стрел, тяжелыми топорами, длинными пиками и плетеными щитами, едва тащили ноги. Солнце раскалило медные панцири. Даже легкое прикосновение к ним оставляло на ладонях волдыри. Наемники задыхались в своих сплошных бронзовых кирасах и глухих коринфских шлемах, но не снимали доспехов: обоз оставался в главном лагере, и каждому приходилось нести снаряжение на себе. Люди пили не переставая. Запас воды иссякал на глазах.
Стемнело. Персы снова разбили палатки. На этот раз повсюду запылали огни — страх перед черными пауками никому не давал покоя. Несмотря на костры, всех трясло от холода. Пустыня! Днем тут невыносимо жарко, ночами нестерпимо холодно. Люди стучали зубами и вспоминали о полуденном зное, как о благе.
Назавтра, когда солнце поднялось на высоту копья, пастух уловил в необыкновенно сухом воздухе запах пыли. Далеко на юге, над краем земли, вырастала туча. То была не тяжелая и темная дождевая туча — по пустыне шла быстро рассеивающаяся вокруг удушливая мгла красноватого цвета. Гребни дюн пришли в движение. Под ногами воинов зашуршали струи песка. На войско обрушился ураган. Люди, верблюды, кони, слоны и мулы потонули в облаках поднявшегося кверху горячего песка. Рев урагана смешивался с воплями животных.
Буря прошла, но еще долго персы видели на коричневом небе желтое пятно вместо солнца. Ураган убил четыреста эллинов, не знавших, что такое пустыня. Однако не в этом было самое страшное. Жаркое дыхание урагана высушило и сморщило мехи для хранения воды. Они гремели, как пустые тыквы. Песок так раскалился, что если бы ящерицу остановили на бегу, она погибла бы в одно мгновение. Обессиленные
