Сабон стал говорить мне, что так идти опасно: людей слишком много и будет трудно обеспечить мою безопасность в таких условиях.
— Не беспокойся, мой Туллий, — сказал я, пристально на него глядя, — римского императора хранят боги.
Такое мое заявление, конечно, звучало не очень убедительно, достаточно вспомнить судьбу моего предшественника, Тиберия. Впрочем, заговорщики тут были ни при чем, ведь это мы с Макроном благополучно задушили его.
Гвардейцы и солдаты легиона образовали вокруг меня квадрат, и мы стали продвигаться в сторону поляны, назначенной для праздника. Шли мы медленно, сквозь толпы народа громко приветствовавшие меня. Солдаты теснили толпу, раздавая удары направо и налево, но восторг людей от этого, кажется, возрастал еще больше. Туллий шел чуть позади меня, время от времени я ощущал его дыхание у самого уха. Ему ничего не стоило ткнуть меня кинжалом в спину, но я знал, что он никогда не решится на это прилюдно. Время от времени я оборачивался и смотрел на него. Его лицо было напряженным и даже, как мне показалось, чуть испуганным. Может быть, он боялся, что кто-то из толпы захочет покуситься на его собственную жизнь? Или он боялся за мою? Последнее выглядело особенно комично: охранять меня столь тщательно для того, чтобы через короткое время убить самому. Бедный Туллий, он не знал своей судьбы!
Наконец мы добрались до места празднества. Здесь стоял невообразимый шум, и даже крики радости по поводу моего прибытия тонули в нем. Казалось, весь Рим сгрудился на этой поляне, и я подумал, что наша столица не так уж густо заселена.
Вышки величественно поднимались над поляной. Хор уже выстроился под ними. Начальник хора ходил взад и вперед вдоль первой шеренги, как полководец накануне сражения. Сумерки уже сгустились в полную темноту, но бесчисленное количество факелов ярко освещало место действия. Мы прошли и остановились позади вышек, где было довольно темно и где со стороны поляны нас не стало видно. Я сказал Туллию, что пора начинать, и велел ему с командирами подняться на свою вышку. Мне показалось, что он был в некоторой нерешительности, как и подошедшие командиры. Вдруг мне почудилось, что они задумали покончить со мной здесь же, не дожидаясь начала действа. А почему бы и нет? Здесь это сделать было даже удобнее, чем на вышке. Признаюсь, холод пробежал по моей спине, и я невольно сделал несколько шагов в сторону, громко воскликнув:
— Архитектора и начальника хора срочно ко мне!
Насколько я мог понять и увидеть (здесь было
достаточно темно), командиры когорт этого не ожидали. В их группе произошло некое неопределенное движение, словно бы они не знали, бежать им, напасть на меня или оставаться на месте. Туллий Сабон отделился от них и приблизился ко мне. Когда до меня осталось еще несколько шагов, я быстро отошел назад, где оказалось значительно светлее, и уже что было сил закричал, срывая связки:
— Срочно ко мне! Срочно ко мне!
Туллий Сабон остановился и замер на месте. «Ко мне» прозвучало как призыв о помощи. Хотя, собственно, это так и было.
Архитектор и начальник хора уже бежали ко мне, когда я сказал, обращаясь к Туллию:
— Нечего тянуть, мой Туллий, — поднимайтесь на вышку, сейчас я отдам приказ начинать.
После секундного промедления он все же повиновался: махнул рукой командирам и сам пошел к вышке. У меня отлегло от сердца. Подошедшим архитектору и начальнику хора я не смог сказать ни слова, только непонимающе смотрел в их испуганные лица.
Я дождался, пока Туллий Сабон с командирами покажутся на площадке своей вышки, и, отпустив охрану, пошел к туннелю вышки императорской Здесь меня уже ждал Сулла: когда я приблизился, он неожиданно выступил из темноты. Он был точно в таком же одеянии, как и я, в парике и, кажется, в гриме. Но, конечно, рассмотреть его тщательно не позволяла темнота.
Должен заметить, что как только я увидел, что преторианцы во главе с Туллием Сабоном в западне, то тут же и потерял осторожность — передвигался в темноте свободно и беспечно. О том, что преторианцы могли нанять убийц или на меня могли напасть другие заговорщики (ведь ненавидящих меня было очень много), об этом я не думал.
Но когда я увидел Суллу, то вздрогнул, хотя сразу узнал его. Даже и сейчас, по прошествии стольких лет, не могу себе объяснить, почему я его испугался и, разговаривая с ним, стоял чуть поодаль, так, чтобы в случае чего суметь убежать или, по крайней мере, иметь такую возможность.
— Ты готов? — спросил я, и голос мой напрягся.
— Да, император! — ответил он, и мне показалось, что в его тоне проскользнула насмешка, — я готов выполнить все то, что ты приказал.
— Вот и хорошо, — произнес я, — тогда разойдемся.
— А твоя одежда, император? — вдруг напомнил он мне.
И правда, я совсем забыл о том, что мне необходимо переодеться. Я знал, что одежда лежит в нише, в начале туннеля, но проходить мимо Суллы, а тем более поворачиваться к нему спиной мне не хотелось. Я принял надменное выражение — хотя в темноте Сулла вряд ли смог его как следует рассмотреть — и сказал холодно и деловито:
— Хорошо, подай.
Он скрылся в туннеле и довольно долго не появлялся. Наверное, трудно искать в темноте, но об этом я не думал, а ждал чего-то нехорошего: вдруг Сулла выскочит оттуда не один или один, но с кинжалом в руке? Зачем Сулле нужно убивать меня, я не знал, но очень боялся. Сам не понимаю, зачем я остался ждать, а не сбежал отсюда. Наверное, тоже от страха.
Наконец он появился, держа в руках одежду. Он вышел как-то странно, с вытянутыми вперед руками.
— Стой! — остановил я его и отступил на шаг. — Положи!
Он остановился и, не сводя с меня взгляда, осторожно положил одежду на землю у ног. Не распрямился, а остался полусогнутым, настороженно глядя на меня снизу вверх.
— Теперь иди, — проговорил я с трудом, чувствуя, что голос плохо повинуется мне, — в туннель. Жди там и делай, как мы договорились.
Он медленно распрямился, как бы вытянув руки из-под одежды, лежащей у его ног, — они были пусты. Он словно бы нарочно, только для меня, пошевелил пальцами. Я облегченно вздохнул. Сказал еще с трудом, но уже значительно мягче:
— Иди, Сулла, скоро мы будем вместе. Иди, я буду ждать тебя.
Он поклонился, пробормотал что-то (я услышал только «император») и, попятившись, скрылся в темноте туннеля. Я не испытал ни малейшего сожаления от того, что через короткое время его уже не будет среди живых. Его, моего Суллы, единственного друга. О чем сожалеть, когда я умирал так же, как он. Или почти так же. Но ведь я, в конце концов, император, а кто он такой, чтобы умирать так же, как и я!
Все-таки с некоторой опаской я подошел к тому месту, где лежала одежда: помедлил, прислушиваясь и напряженно глядя в темноту, куда скрылся Сулла, потом быстро нагнулся, поднял одежду и отбежал в сторону. Совсем не задумываясь о том, что меня могут увидеть, я переоделся. В стороне были воткнуты в землю два горящих факела. Это сделали по моему приказу. Так же по моему приказу никто не смел подходить к вышкам с тыльной стороны — солдаты оцепления стояли так далеко, что не могли видеть, что делается здесь.
Шум на поляне стал стихать и в какие-то несколько мгновений стих вовсе. Наступила полная тишина, но длилась она всего несколько секунд. Послышался голос начальника хора, объяснявшего смысл праздника. Я вслушивался в то, что он говорил, напрягая слух. Подумал раздраженно: «Отчего он говорит так тихо?!» Если так плохо слышу я, находясь в каких-нибудь ста шагах от него, то как его смогут услышать те, кто стоит в толпе в середине поляны, уже не говоря о тех, кто находится в дальнем конце. И тут же я понял, что говорит он громко — голос его уже сорвался на хрип.
Все дело в том, что мы были не в театре, я не подумал об этом. В театре слышно каждое слово говорящего, пусть даже зрители сидят на самых высоких и отдаленных от актера местах. Но здесь была поляна, окруженная лесом, и слышимость оказалась совершенно иной. Надо было предусмотреть это заранее, теперь уже поздно.
