отличный трюк, когда перекрашивали волосы в Пуэнте Алсересильо, чтобы вас никто не узнал! Когда вы из Гвендолин Шривер превратились в Эвелин Роджерс, вам наплевать было на то, что на нее могут пасть ложные подозрения! Кто придумал этот трюк — вы или Краунен?
— Никто! Я сама не подозревала, что так похожа на Куколку. Я ведь ее терпеть не могла. А когда в парикмахерской посмотрела в зеркало, мне даже хотелось плюнуть себе в рожу.
— И все-таки вы не устояли, когда генерал Дэблдей предложил вам сыграть временно ее роль. А ну- ка зажгите свет! У вас не хватает смелости?
Мун повернул выключатель. Сейчас, когда Гвендолин Шривер уже не играла роль экстравагантной кинозвезды, она, даже если бы хотела, не сумела бы обмануть его.
— Я не виновата… — начала она сбивчиво рассказывать. — Когда я приходила за деньгами, за мной погнался вертолет. Там был майор…
— Майор Мэлбрич? — спросил Мун.
— Да, так его зовут. Он сказал, что если я не соглашусь, то меня арестуют… Ночью меня доставили сюда, в гостиницу. Потом из Малаги вернулась машина Куколки. В ней были специалисты по гриму и платья, много платьев. Генерал инструктировал меня всю ночь, а утром я уже как Эвелин Роджерс вышла из отеля для участия в празднике.
— Все понятно, — проворчал Мун. — Понятно со всех точек зрения. На ваше счастье, или скорее несчастье, вы и Эвелин Роджерс представляете собой тот штампованный стандарт американской красоты, по которому массовый потребитель соизмеряет свои мечты. Разница была только в цвете волос да в кое- каких несущественных мелочах. Этим и воспользовался генерал Дэблдей для своего грандиозного, никем не замеченного очковтирательства. Да и вам самой это показалось забавным.
— Неправда! Меня шантажировал генерал Дэблдей. И особенно этот мерзкий майор. Он запугивал меня, пока не превратил в куклу, на которую можно надеть любую тряпку. Чем они лучше Джонни. Он, по крайней мере, занимался честным грабежом, рискуя при этом собственной шкурой.
— Они поступали точно так же, как вы по отношению к своим родным. Так что не вам возмущаться основным законом нашего с вами мира — ради выгоды можно продать и отца родного. К тому же роль куклы, на которую надевают золотые тряпки голливудского идола, вам отнюдь не претила. Для вас это была отличная возможность доказать Куколке, что вы ничуть не хуже ее.
— Да! — Гвендолин вскочила с кровати. — Если уж на то пошло, да! Я сама мечтала сниматься в кино! Отец запретил — для его дочери это, мол, неподходящее занятие. А быть наследницей богатого человека, и только — подходящее? Это самая бессмысленная и отвратительная профессия на свете. К тому же отец меня постоянно ограничивал в деньгах. Даже в лотерею приходилось играть… — Гвендолин неожиданно расплакалась. — Когда человек так несчастен, как я, ему не помогут никакие будущие миллионы. — Стряхнув с оставшихся от маскарада наклеенных нейлоновых ресниц круглые, почти детские слезинки, она робко спросила: — Вы не расскажете отцу? Он в состоянии лишить меня наследства.
— Про ваше романтическое приключение, которому место в уголовной хронике? Рассказал бы, существуй хоть малейшая надежда, что после этого мистер Шривер даст вам работу продавщицы или уборщицы в одном из своих многочисленных магазинов. Но в лучшем случае он приставит к вам трех гувернанток и двух телохранителей. Уж лучше собственноручно надавать вам пощечин.
— Я уже и так достаточно наказана. Это было так страшно, когда волна потянула меня на дно… Я ведь совершенно не умею плавать.
— Именно это обстоятельство окончательно подтвердило мои подозрения, что это вы, а не Эвелин Роджерс.
— Значит, не Джонни предал меня? — не очень логично спросила Гвендолин.
— Вы про Джона Краунена?
— Ну да. Когда он не вернулся, я подумала было, что его арестовали. Все время боялась, как бы он не проговорился.
— И, несмотря на это, продолжали свою пещерно-гангстерскую эпопею? — Мун даже немного удивился. — Ну и характер у вас! Видать, одна лишь профессия богатой наследницы помешала вам избрать другую.
— По крайней мере, более честную. — Гвендолин упрямо тряхнула головой. Уже на половину покосившаяся башня-прическа окончательно рухнула, рассыпавшись по плечам целым потоком длинных, крашеных, но в отличие от Куколки собственных волос. — Вам что-нибудь известно о Джонни? Скажите мне правду! — умоляющим голосом прошептала Гвендолин. Эти резкие переходы от строптивой и вспыльчивой женщины к вымаливающему подарок ребенку были для нее типичны.
— Скажу, но сперва ответьте мне на один вопрос: где дневник Рола?
— Понятия не имею.
— Вы когда-нибудь читали его записи?
— Раз или два, после этого Рол стал его прятать.
— Надо ли это понимать так, что он доверял дневнику секреты, в которые не хотел вас посвящать?
— Да, он записывал решительно все происшествия и мысли.
— Любопытно. Дневник исчез. Среди присланных вашему отцу вещей Рола его не оказалось.
— Если кто-то и взял, то только не я… Что с Джонни?
— Погиб. При исполнении столь хитроумно задуманного вами трюка со сброшенным в ущелье «кадиллаком», который должен был придать больше веса выдумке, будто вам угрожают смертью. В последний момент не сработали тормоза. Машина увлекла его с собой в пропасть.
— О Джонни! Джонни! — Гвендолин разразилась глухими рыданиями. — Это сам бог наказал меня!
— Напрасно вы его так оплакиваете. После получения миллиона песет вы бы услышали от него вместо клятв в вечной любви требование куда более крупной суммы. Он бы, в свою очередь, шантажировал вас пожизненно. А безмерно богатый Джошуа Шривер с радостью платил бы снова и снова, лишь бы скрыть преступные похождения своей дочери, которые могли весьма существенно повредить его деловой репутации.
— Вы не знаете Джонни. Он не такой! — Гвендолин успокоилась с такой же быстротой, как минуту назад ударилась в слезы.
— Не такой? Ваш Джонни один из самых опытных негодяев Рода Гаэтано.
— Рода Гаэтано? Этого я не знала. — Гвендолин беспомощно всхлипнула. — Мне он только говорил, что занимается нелегальной торговлей наркотиками…
— Да, того Гаэтано, который даже в столь любезном вам мире преступников прославился своим умением превращать трупы в деньги. Так что, если вас по-прежнему привлекает эта романтика, счастливого пути!
Он уже дошел до соединительной двери, когда Гвендолин его окликнула:
— Мистер Мун! Не уходите, пожалуйста! Мне страшно! Как в ту минуту, когда волна чуть не утопила меня… Может быть, для меня действительно единственное лекарство — работать продавщицей?
— Ваш отец не допустит. — Мун пожал плечами.
— Он даже воспротивился, когда мой старший брат захотел стать гражданским летчиком. Пришлось Тому поступать в стратегическую авиацию — это, мол, почетное занятие. Том летал на бомбардировщике. Погиб в воздушной катастрофе… В смерти моего брата виноват отец… — как бы про себя произнесла Гвендолин. — Горькая фраза для пятнадцатилетнего юнца. Я прочла ее в дневнике Рола, после этого он и припрятал его от меня. Кстати, сейчас вспомнила! Я как-то подметила, что он засовывает тетрадь за сиденье кресла.
— Кресла? Какого?
— Его любимого, темно-красного… Подождите, только сейчас до меня дошло. Вы ведь как будто сказали, что отцу прислали вещи Рола. Разве он не уехал вместе с мамой? Что же вы молчите? С ними что- нибудь случилось?
Ответить Мун не успел. Он считал слишком большой жестокостью обрушить этот последний удар на и так потерявшую под собой последнюю опору девушку, но сейчас ничего другого не оставалось.
— Они… — начал он, но замолчал, услышав звук вставленного в замочную скважину ключа.
