было затратить великие усилия. Обладающие политической властью Дома и отдельные политики были глухи к тому, что совершали. С другой стороны, управление ресурсами оказывалось гораздо эффективнее при подобной системе. Палатон поднялся.
— Я не собираюсь принять их игру. Думаю, я смогу апеллировать к высшей инстанции.
— К высшей инстанции? — вопросил Ринди. — О чем это ты думаешь, сын мой?
— О мечтах.
— Что?
Палатон переключил режим связи. Голоса Руфин были слегка обиженными после столь долгого молчания.
— Палатон?
— Я хочу, чтобы ты подключилась к общей системе оповещения.
— Я смогу сделать это, только сбросив ускорение. Но после этого, Палатон, мы окажемся в зоне досягаемости ракет. Они запросто собьют нас. Если вы этого хотите…
Палатон мягко прервал ее.
— Знаю, тезар, — и прежде, чем Руфин вновь заговорила, произнес: — Сообщи мне, когда мы достигнем орбиты и все будет готово.
Ринди сосредоточенно выдирал нитку из подола своей одежды.
— Что ты хочешь сделать?
Палатон оглядел Прелата, и огромные, бледно-голубые глаза Ринди выдержали его взгляд. Палатон ответил:
— Собираюсь обратиться ко всему народу, прелат. К Заблудшим и Бездомным. Собираюсь попросить об общей забастовке, если нам откажут. Я намерен бесстыдно торговать своей репутацией тезара.
— Это неслыханно! Палатон, ты играешь тем, о чем не имеешь ни малейшего представления! Даже Паншинеа подумал бы, прежде чем идти на такой шаг.
— Но разве у меня есть выбор?
Прелат замолчал. Он поглядел на спящего человека.
— Вряд ли. Но я прошу тебя все взвесить. Ты предоставишь народу право голоса. Ты дашь им невысказанное обещание в том, что будешь прислушиваться к ним в будущем, что станешь их должником. Такие обещания, неважно, высказаны они или нет, может быть очень трудно сдержать.
— А если я сообщу конгрессу о своих намерениях, они пойдут на уступки?
Риндалан напряженно обдумал вопрос. Его редкие каштановые пряди волос вяло свисали с огромного остроконечного гребня. Ринди запустил руку в волосы, как будто взвешивая решения. Затем покачал головой.
— Вряд ли. Они слишком упрямы.
— Тогда мне придется обратиться к народу. И поскольку я принял такое решение, думаю, конгрессу будет лучше не знать о нем. Неожиданность окажет свое воздействие. Ринди, я не могу отправиться на планету без Рэнда, и ты это признаешь.
— Я знаю, что ты убежден в этом, — Прелат вздохнул. Он положил руки на колени, костлявые колени, выступающие под тканью одежды. — Трудные времена заставляют принимать отчаянные решения. Но неужели твое положение настолько серьезно?
— Ни абдреликам, ни ронинам нельзя позволить заполучить ни Рэнда, ни меня. Только на Чо мы сможем быть под защитой.
— Но сможешь ли ты защититься от Чо? — Ринди помолчал. — Заблудшие не обладают нашими привилегиями по той простой причине, что не видят того, что видим мы. Наши правила и законы защищают их и нашу планету от их необдуманных действий. Подумай, не будет ли твое решение началом правления толпы.
— Уж не считаешь ли ты меня Заблудшим?
— Нет, просто… чересчур торопливым. — Ринди оглянулся, услышав сигнал о снижении скорости. Он вжался в контурное кресло, как будто предчувствуя неизбежность взрыва. — Этого я не могу тебе простить.
Однако он мог бы остановить Палатона и тем не менее явно не собирался. Пожилой чоя смежил бледные веки в полутьме каюты.
Как только крейсер оказался на планетарной орбите, Руфин сообщила Палатону, что связь с системами общего оповещения установлена. Палатону понадобилась минута, чтобы подобрать нужные слова. Он включил связь и заговорил.
Ринди открыл бледно-голубые глаза и внимательно взглянул на Палатона. Этот взгляд был спокойным и уверенным, в нем не отражались мысли Прелата. Рэнд проснулся от звука голосов Палатона и теперь лежал тихо, прислушиваясь.
Палатон закончил и выключил связь.
— Что сделано — то сделано, — произнес он. — И, надеюсь, сделано неплохо.
Ринди иронически отозвался:
— По-видимому, тебе придется унаследовать вместе с троном Паншинеа его любовь к этому человеку, Шекспиру.
— Думаешь, это поможет?
— Ничуть не сомневаюсь, — ответил Ринди. — Но вряд ли такой поступок можно назвать мудрым.
Глава 5
— Он решился на многое.
— Он решился на все, — отозвался чоя, не поворачиваясь к собеседнику, но его золотистые глаза блеснули, выдавая волнение.
Его собеседник сел, шурша тканью. Он подобрал полы обязательного одеяния и положил их на колени. Помещение, которое они занимали, было затеряно в глубине города, подальше от глаз властей, от законов и даже официальной религии Чо. Чоя звали Чирек, и если бы его обнаружили облаченным в такую одежду, это было бы равносильно смертному приговору. Религия Заблудших на Чо была уничтожена столетия назад совместными усилиями Звездного, Земного и Небесного домов — одно из немногих дел, в котором Дома действовали сообща, иронизировал Чирек, — и теперь ее исповедовали тайно. То, о чем говорил тезар, могло бы позволить вновь открыто проводить нелегальные службы и одновременно вновь вызвать конфликт. Тем не менее, будучи священником и вожаком простолюдинов, Чирек не мог удержаться и не выслушать тезара. Он поклялся свято исполнять свой долг и ждать, пока когда-нибудь не явится совершенно иной, не похожий на других чоя — Преображенное Существо — и откроет все пути Заблудшим, восстановит все, что было у них отнято и уравняет с чоя их права на планете. Он осторожно поинтересовался:
— Что ты думаешь об этом чоя, Малаки?
Глава округа Данби неохотно оторвался от сообщения тезара, которое прослушивал уже в сотый раз за день, и обернулся к священнику.
— Я знаю его, — ответил Малаки. — Паншинеа пытался использовать его, чтобы форсировать Переселение, но вместо этого отослал в добровольное изгнание. Это честный тезар.
— Он настолько щепетилен?
— Вот именно. Ему не надо взвешивать каждое свое слово, каждый поступок, потому что честность глубоко заложена в нем. Но поскольку он не привык размышлять, то часто оступается. Нет, я не пытаюсь описать его тебе как безупречного героя. И поскольку он не умеет лицемерить, я бы не хотел довериться ему.
Данби был небольшим регионом, округом, значащимся только в списках конгресса, а положение Малаки, как главы этого округа, было сведено до минимума, хотя его влияние среди простолюдинов оставалось непреходящим и значительным. Чирек поднялся и нажал скрытую пружину на книжном шкафу.
