Алекса шипела от боли, пока врач брал у нее пробы крови и кожи. Пристально взглянув на отца, она нахмурилась и молчала все время, пока врач продолжал беглый осмотр, брал пробы волос, ногтей, мазки и все, что ему было необходимо.
Наконец врач отпустил ее, и Алекса с облегчением отпрянула.
— Ты доволен, отец?
— Пока нет, но обязательно буду, — Томас наблюдал, как врач отошел в глубь станции, а охранник, стоящий между ним и абдреликом, настороженно поднял оружие. Томас вспомнил о своем ребенке — забавной девчушке, смелой, живой и смешливой, и от этих воспоминаний ком встал поперек его горла. Холодное и капризное существо, стоящее перед ним, лишь немного напоминало потерянную дочь. — С то бой все в порядке, Алекса?
— Пока ты не навестил меня? Мне было неплохо, но одиноко. Я очень одинока среди абдреликов, — она провела рукой по спутанным локонам и упрямо вздернула голову — жест, который не вязался с ее словами.
ГНаск зашевелился. Услышав шорох, Алекса вздрогнула, обернулась и издала тихий, нервный смешок.
— Может быть, тебе что-нибудь привезти? Алекса задумалась.
— Арахисового масла, — наконец попросила она. — Я соскучилась по нему. О, пожалуй, кофе.
— А книги? Пластинки?
— Нет. Они мне… не интересны, — она оглянулась через плечо, как будто ожидая сигнала от ГНаска, но Томас не заметил со стороны абдрелика никаких действий.
— Я хочу забрать тебя домой.
ГНаск вновь зашевелился, его лицо пошло морщинами и вновь разгладилось, но Алекса не обернулась, чтобы увидеть этот знак. Она вздернула подбородок, прищурилась и ответила:
— Когда-нибудь — да.
ГНаск прокашлялся.
— Наше время истекает.
Томас был не в силах выдержать еще хотя бы секунду такой беседы. Он шагнул назад, к охране. Алекса рванулась к нему и обняла, прошептав на ухо «папа!», но тут же отпрянула — прежде, чем он смог обнять ее. Абдрелик-охранник проводил Томаса и его сопровождающих во внешнее помещение станции. Посланник споткнулся, переступая через высокий порог двери и задев его каблуками. Ему пришлось собраться с силами, чтобы достичь перехода на крейсер, ждущий его; грязный пол станции под его ногами и стены казались паутиной, в которой он окончательно запутался. Он оказался на крейсере как раз в ту минуту, когда уже был на грани безрассудства.
Врач опустился на колени рядом с ним в узкой ванной комнате и, приложив ко лбу прохладное, влажное полотенце, принялся массировать дергающуюся щеку и вытирать рот.
— Вам лучше?
Томас вздохнул и задергался, не в силах подняться с пола. Он взглянул на врача.
— Вы успели взять достаточно крови?
— Да.
Томас зажмурился, когда очередная волна тошноты прокатилась по его телу.
— Молю Бога, чтобы это было так, — пробормотал он сквозь сжатые зубы.
— Вскоре все будет известно, — удовлетворенно сообщил ему врач. Он вновь смочил полотенце и положил его на лоб Томасу. — А теперь мы отвезем вас домой.
Томас повернулся и взглянул в открытую дверь ванной, как будто смог увидеть свою дочь, оставшуюся за несколькими стенами, на станции.
— Еще рано, — пробормотал он. — Я уеду домой вместе с дочерью. Отвезите меня на Скорбь.
Врач ничего не ответил.
Глава 20
— Всего существует семь шагов, — объяснил Палатон, понизив голоса так, что они стали почти не слышными, но он знал, что Рэнд услышит его, и, что еще важнее, мальчик внимательно слушает. — Семь шагов покаяния.
— Я уже сбился со счета, — Рэнд проговорил так, как будто не мог вообразить себе все грехи чоя, и Палатон слабо улыбнулся в ответ на эту интонацию. — Сколько же и чего нам осталось?
Во мраке комнаты, где их двоих окружали только каменные стены храма, установилась пауза. Помедлив, Палатон ответил.
— Для некоторых хватает омовения. Кому-то не хватает ничего, — и Палатон испустил тяжкий вздох. — Что касается меня, я смогу обрести здесь очищение только для дипломатической карьеры.
Даже в этом он ожидал незначительных успехов. Земной дом выказывал свое предубеждение изощренными намеками. Прелат, приставленный к Палатону на время очищения, говорил на трейде из рук вон плохо. Палатон не знал, считать ли это оскорблением, ибо трейд был вторым языком Чо, и, как правило, чоя говорили на нем достаточно бегло, но, конечно, священнослужителям не было необходимости пользоваться чужим языком. Следовательно, священник мог и не иметь таких навыков в языке, как торговец. Было ли это неохотной уступкой служителей храма или же намеренным оскорблением человека? Кроме того, кто-то направил Рэнда в святилище, вторжение в которое грозило смертью. С тех пор прошло уже два дня, если Палатон еще не потерял счет времени, но больше ничего особенного не случилось.
Теперь они сидели в темноте, очищая зрение внутри лабиринтов горного храма, глубоко в подвале здания, где кончались дела рук чоя и начинались творения природы. Рэнд молчал до тех пор, пока их не привели сюда, но в этом месте массивные стены позволили говорить свободно.
— Должно быть, у тебя есть чувства, которых нет у меня, — наконец тихо произнес Рэнд.
— Разумеется, существует пять чувств тела. А помимо них — душа.
— Значит, всего шесть.
Палатон беспокойно завозился у стены, к которой привалился спиной. Поскольку Рэнд знал о бахдаре, нося его в себе, о прочем можно было и умолчать, тем самым обманув его народ. Открыть же ему то, какими свойствами бахдара обладают чоя из Домов, как используют его в жизни, означало еще один шаг вперед — шаг, который Палатону не хотелось делать. Он ответил коротко:
— И еще есть бахдар.
— Разве душа и бахдар — не одно и то же?
— Нет. Заблудшие могут чувствовать Бога так, как ты и я, к примеру, ветер: они знают, что Вездесущий Бог существует, потому что видят Его деяния. Но они не сталкиваются с Ним напрямую.
— И тем не менее на это способны все чоя.
— Да.
— Но чем же это помогает простолюдинам?
На краткий момент чоя осознал, как быстро Рэнд освоился в новом мире, даже стал называть Заблудших простолюдинами.
— Религиозная философия влиятельна повсюду, — объяснил Палатон, — но именно Дома смогли придать ей завершенность, и только у чоя из Домов есть бахдар. Права Заблудших ограничены, и религия помогает сдерживать их, напоминать, чего они лишены, побуждать достигнуть положение чоя из Домов, если они могут.
«Как будто желание иметь бахдар помогает обрести его, — устало добавил он про себя. — Как будто к этому можно побудить…»
— Но зачем очищать чувства?
— Потому что любое очищение подобно рождению заново. Мы с тобой не можем вновь родиться, и никто на наших планетах этого не может, но Прелаты пришли к выводу, что чувства, которыми мы наделены, могут быть рождены вновь, избавлены от всей нечистоты, очищены. И поскольку в большинстве случаев мы реагируем на ситуацию в зависимости от того, какой ее видим, изменения могут быть более
