— Ты действительно думаешь, что он все еще жив? — спросила она чуть слышно.
— Да. — Джек внимательно смотрел на нее. — Но я совсем не знаю, сколько еще он продержится. А еще я не знаю, каким способом Баластер собирается отвлечь наше внимание от Мальтена.
Элибер вздрогнула, открыла рот, собираясь что-то сказать, но потом вздохнула, закрыла рот и промолчала. Что-то в Шторме болезненно повернулось. Он подумал, что это, наверное, в нем сражаются так и не соединившиеся между собой половинки его “я”, но в данный момент его мысли были кристально- прозрачны. Он заставил себя успокоиться.
— Ну и многое же тебе известно? — спросила она, бессмысленно смотря на свои собственные ноги. Он вздохнул:
— Немногое… То, что ты оказалась в отчаянном положении и согласилась вернуть себе свои утраченные способности. Ну, а Вандовер запустил в тебя свои крючки. Если бы ты его не боялась, он не смог бы этого сделать. Но если бы он не был одним из тех, кто может тобою управлять, ты не боялась бы его.
— А я-то думала, что ты до сих пор деревенский мальчишка с ослиными ушами. — Элибер глубоко вздохнула. — Понимаешь, я не могу бороться с ним — он питается мной. Все, что я ни делаю, только прибавляет ему энергии.
Джек пристально посмотрел на нее:
— Кого он хочет поймать в свои сети? Она покачала головой и скинула со лба прядь волос:
— Я не знаю. Даже тогда, когда он управляет моей психикой, я не могу разгадать его целей до последнего момента. До того; пока не становится слишком поздно…
Шторм прямо спросил:
— Пепис?
Она закрыла лицо руками и всхлипнула;
— Да, Джек, я…
— Кто еще?
— Принцесса… — Элибер оторвала руки от лица. — Именно поэтому Зеленые Рубашки и не смогли объединиться.
— А как насчет Калина?
— Я… я не знаю. — Элибер вытерла нос и еще раз всхлипнула. Сейчас она была похожа на ту девочку, которую он встретил много лет назад. — И ты и я прекрасно знаем, что и это — тоже вероятно. Ведь смерть Калина бросит тень на Пеписа и окончательно испортит его дела.
Джек протянул руку к стакану с напитком местного изготовления. Он не спросил у Элибер, не было ли у нее приказа убить его самого, — не спросил, потому что не хотел слышать ответа.
Алкоголь обжег горло и опалил внутренности. Джек закашлялся. Элибер печально посмотрела на него:
— Знаешь, я бы тоже выпила. Что ты посоветуешь?
Шторм хмыкнул:
— Что угодно, но только не эту гадость, а кроме этого у нас ничего нет. — Он наполнил свой стакан и передал его ей. — Ладно, по крайней мере, это поможет тебе заснуть! Видишь ли… — Если бы Джек умел плакать, наверное, он расплакался бы, как Элибер. — Я могу тебя любить, но я ничем не могу тебе помочь…
Ее рука на мгновение коснулась его руки:
— Я думаю, Джек… если ты меня действительно любишь, я смогу справиться со всем. Но, понимаешь, он всегда со мной, всегда в моих мыслях, в моих снах… Он поселился во мне, как неодолимая черная сила. Иногда мне кажется, что я заглянула в то неведомое место, которое Святой Калин называет адом.
Джек ободряюще улыбнулся:
— Элибер, отстаивай себя! Ты всегда была готова поддержать меня, а теперь — моя очередь. Наверное, я не могу тебе помочь, по ты не одинока. И запомни: что бы ни случилось, я не позволю тебе убить Калина!
Ее губы задрожали. Она подняла стакан и залпом проглотила содержимое, поперхнулась, закашлялась, потом перевела дух и спросила:
— Но как же мы будем искать его? Джек посмотрел на Боуги:
— Боуги сказал мне странную вещь… Вроде бы, он — что-то типа указательного столба. А больше я пока не знаю. Боуги! Расскажи-ка нам о том, что ты не стал доверять записям!
Глава 28
В последнее время Святой Калин напоминал себе розу, обратившую свои шипы внутрь самого себя. Его душу привязали к плоти, но плоть была стара и немощна и не могла удерживать в себе все еще сильный дух. Но умереть ему не позволяли.
То, что теперь ат-фарелы могли разговаривать с ним и он понимал их речь, было уже несущественно. Боль, живущая в его плоти, скрипела, шаталась, распевала самыми разными голосами, и каждый голос был страшен. То существо, которым он был сейчас, мало чем напоминало человека. Когда ему удавалось уйти от этой боли, он получал короткую передышку, но ат-фарелы, сами того не понимая, тянули его обратно в то же пекло.
В последнее время Калин часто вспоминал прошлое. Самыми приятными воспоминаниями были те, которые возвращали его во времена обучения в семинарии — тогда он уже сформировался как человек и совершил свое первое чудо, и на занятиях ему приходилось изучать законы, по которым существует то, к чему он так стремился. Да, это были хорошие деньки! В то время он думал, что сможет сделать все, что угодно, — и у него на все хватало сил. Среди них учился высокомерный рыжеволосый парень из богатой семьи. Если бы этот парень не обладал удивительной способностью помнить зло и мстить за него в странной, почти что неуловимой форме, он наверняка стал бы объектом всеобщих насмешек. Этого парня звали Пепис, и у него были хорошие умственные способности. И хотя потом Пепис поступил в военную школу, у них с Калином сложились хорошие отношения — в их основе лежало уважение друг к другу.
А самым приятным из всех воспоминаний было воспоминание о маленькой комнатке в подвале. Ему повезло тогда. Ему досталась комнатка с целой стеной из окон. Окна находились под самым потолком и выходили на лужайку, заросшую травой. На стекло очень часто попадала грязь, но зато он мог видеть, как ярко-зеленые побеги травы вытягивают вверх свои усики. Иногда к нему в комнатку заглядывала маленькая черно-белая собачонка декана — она тыкалась носом в стекло и изо всех сил лаяла, будто принимала его за крысу, спрятавшуюся в подземелье.
Он старался как можно реже вспоминать про эти окна — но их образ поддерживал его в самые трудные годы — в то время он открыл для себя, что люди похожи на семена — если их осенит стремление к истине, они будут расти и цвести. Он помнил об этом и в течение всей своей жизни пытался зажечь божью искру в народных сердцах.
В конце пути его самого ждала неудача. Ему не удалось многое сделать и многое завершить. Но он знал, что его мелкие желания Бог исполняет всегда, и сейчас вот зачем-то вспоминал об окнах своей юности.
Ат-фарелы опять звали его к себе. Этот зов был болезнен и силен, и, к сожалению, он понадобился им как раз в тот момент, когда понял, в чем была главная ошибка его жизни. Кажется, он ошибался, когда утверждал, что Бог воплощался и в других мирах. Ошибался в одном, а потому у него не получалось и другое. Он не смог сделать так, чтобы человечество, потянувшееся к Богу, жило и развивалось в полном достатке.
Когда ат-фарелы тянули его назад, к себе, через его память вихрем проносились разные воспоминания о тех мирах, в которых ему довелось побывать. Там сорная трава прорывалась сквозь узкие щели в бетоне и цветы умудрялись расти прямо на железных крышах домов.
— Как странно… — подумал он. — Как странно и неестественно выглядят эти вещи!
