Может, его вовсе не радовало все то внимание, о котором вы так мечтали.
— Украли детство? — повторила Стефания. — Вполне возможно.
— Ваш брат когда-нибудь пытался поговорить о своих сексуальных наклонностях с отцом или с вами? — спросил Эрленд.
— Нет, но мы могли бы и сами догадаться. А вот он вряд ли отдавал себе отчет в том, что с ним происходило. Не знаю. Думаю, он и сам не знал, почему наряжался в мамины платья. Я понятия не имею, каким образом и когда такие люди осознают, что они… другие.
— Удивительно, но ему это прозвище нравилось, — заметил Эрленд. — Он повесил плакат у себя в комнате, и потом, нам известно, что…
Эрленд прикусил язык на полуслове. Он не был уверен, что стоит рассказывать о любовнике Гудлауга, которого тот просил называть себя «маленькой принцессой».
— А мне ничего не известно, — сказала Стефания, — кроме, разумеется, того, что у него на стене висело это изображение. Может быть, он мучился воспоминаниями о случившемся. Может быть, у него в душе творилось что-то такое, о чем мы никогда не узнаем.
— Как вы познакомились с Генри Уопшотом?
— Он заявился к нам однажды, чтобы поговорить со мной и с отцом о пластинках Гудлауга. Этот англичанин хотел выяснить, есть ли они у нас. Он приходил в прошлом году на Рождество. Сказал, что узнал о Гудлауге и его семье через каких-то коллекционеров, и сообщил нам, что пластинки Гудлауга очень дорого стоят за границей. Он уже говорил с моим братом. Тот отказался продавать ему свои записи, но потом передумал.
— И вам захотелось получить часть барыша, не так ли?
— Мы считали это в порядке вещей. С нашей точки зрения, у него было не больше, пусть и не меньше, прав на пластинки, чем у отца. Ведь папа приобрел остаток тиража на свои деньги.
— Речь шла о значительной сумме? Сколько Уопшот предлагал за пластинки?
Стефания задумчиво кивнула:
— Миллионы.
— Это совпадает с нашими данными.
— Этот Уопшот довольно богат. Мне показалось, что он не хотел, чтобы пластинки попали на коллекционный рынок. Если я его правильно поняла, он собирался стать владельцем всех имеющихся в наличии экземпляров и воспрепятствовать тем самым их широкому распространению. Уопшот не скрывал своих намерений и был готов заплатить невероятную сумму за все пластинки. Думаю, ему удалось уговорить Гудлауга как раз перед Рождеством. Но похоже, что-то изменилось, раз Уопшот напал на моего брата.
— Напал на вашего брата? О чем это вы?
— Ну, вы ведь его арестовали?
— Да, но у нас нет никаких доказательств его виновности, — возразил Эрленд. — Что вы имели в виду, говоря, что что-то изменилось?
— Уопшот приезжал к нам в Портовый Фьорд. Он сообщил, что ему удалось договориться с Гудлаугом о покупке пластинок, и, по-моему, хотел удостовериться, что других экземпляров нет. Мы сказали ему, что у нас ничего не осталось и что Гудлауг забрал весь тираж, когда ушел из дома.
— Поэтому вы и приехали в отель, чтобы встретиться с братом, — подытожил Эрленд, — чтобы получить свою часть от прибыли?
— На нем была швейцарская ливрея, — ответила Стефания. — Он стоял в дверях и помогал иностранцам носить чемоданы в автобус. Я довольно долго наблюдала за ним, прежде чем он заметил меня. Я сказала, что нам надо поговорить о пластинках. Он спросил об отце…
— Это отец послал вас к Гудлаугу?
— Нет, он бы никогда так не поступил. После травмы он не хотел слышать даже имени Гудлауга.
— Однако Гудлауг, увидев вас в отеле, первым делом спросил о нем.
— Да. Мы спустились к нему в комнату, и я поинтересовалась, где пластинки.
— Они в надежном месте, — ответил Гудлауг и улыбнулся сестре. — Генри сказал, что говорил с тобой.
— Он сообщил, что ты собираешься продать ему пластинки. Папа считает, что ему принадлежит половина экземпляров, и мы хотим получить пятьдесят процентов от суммы, которую ты за них выручишь.
— Я передумал, — ответил Гудлауг. — Никому я ничего не продаю.
— А как же Уопшот?
— Был ужасно недоволен.
— Он предложил за них солидную сумму.
— Я смогу получить больше, если сам стану продавать их по одной. Они вызывают бешеный интерес у коллекционеров. По-моему, Уопшот собирается сделать то же самое, а все его заверения, будто он хочет приобрести пластинки, чтобы они не дошли до рынка, — чушь собачья. Он намерен продать их и обогатиться за мой счет. Как и раньше, все так и норовят на мне нажиться, и не в последнюю очередь — папочка. Ничего не изменилось. Ничего.
Они долго смотрели друг другу в глаза.
— Приходи домой и поговори с отцом, — предложила Стефания. — Ему недолго осталось.
— Уопшот до него тоже добрался?
— Нет, они разминулись. Но я рассказала о нем папе.
— И что он сказал?
— Ничего. Только то, что он хочет свою долю.
— А ты?
— Что я?
— Почему ты так и не ушла от него? Почему не вышла замуж и не создала собственную семью? Это ведь не твоя жизнь, которой ты живешь! Это его жизнь! А твоя где же?
— Думаю, она в инвалидном кресле, в которое ты усадил отца, — выкрикнула в сердцах Стефания. — И не смей спрашивать о моей жизни!
— Он получил над тобой ту же власть, какую когда-то имел надо мной.
Стефанию охватил гнев.
— Кто-то должен был позаботиться о нем. Его любимец, его звездочка оказался безголосым педиком, который столкнул папочку с лестницы и с тех пор не осмеливается поговорить с ним. Который по ночам приходит домой, сидит там и смывается, пока отец не проснулся. Какую власть он имеет над тобой? Ты думаешь, что освободился от него целиком и полностью? Но посмотри на себя! Посмотри на себя самого! Что ты из себя представляешь? Скажи-ка мне! Ты ничтожество! Тряпка!
Она замолчала.
— Прости меня, — сказал он. — Я не хотел начинать этот разговор.
Стефания не стала ему отвечать.
— Он спрашивает обо мне?
— Нет.
— Никогда обо мне не говорит?
— Никогда.
— Его раздражает мой образ жизни! Его раздражает мое естество! Он не переносит меня! До сих пор!
— Почему вы мне сразу не рассказали? — спросил Эрленд. — Зачем было играть в прятки?
— В прятки? А разве это не очевидно? Я не имела никакого желания перетряхивать грязное белье своей семьи. Мне казалось, что таким образом я смогу защитить нас, нашу частную жизнь.
— Это был последний раз, когда вы виделись с братом?
— Да.
— Вы в этом совершенно уверены?
— Да.
