деликатесы.
— Почему он не съехал сразу же после увольнения?
— Он должен был уехать к концу месяца. Я пытался поторопить его, но не проявил достаточной твердости. Надо было настоять. Тогда мы избежали бы этого безобразия.
Эрленд молча наблюдал, как толстяк наворачивает десерт. Может быть, все дело в буфете. Может быть, в сумраке его квартиры. Возможно, такое время года. Или причина в полуфабрикатах, ждавших его дома. Одинокое Рождество. Эрленд не знал. Вопрос сам сорвался с языка, прежде чем он успел подумать.
— Комнату? — переспросил директор, будто бы не поняв, о чем толкует Эрленд.
— Ничего особенного не требуется, — добавил детектив.
— Вы имеете в виду для себя?
— Одноместный номер, — настаивал Эрленд. — Можно без телевизора.
— У нас все забито, к сожалению. — Директор уставился на Эрленда. Ему вовсе не хотелось, чтобы полицейский сидел у него на шее и днем и ночью.
— Старший администратор сказал мне, что свободная комната имеется, — соврал Эрленд решительным тоном. — Предложил поговорить с вами напрямую.
Толстяк посмотрел на Эрленда и отодвинул недоеденный мусс. Оттолкнул тарелку. Аппетит был испорчен.
Номер оказался холодным. Эрленд стоял у окна и смотрел на улицу, но видел только свое отражение в темном стекле. Он довольно долго не встречался лицом к лицу с этим человеком и заметил, как постарел, там, в этой темноте. С той стороны окна вокруг него падали хлопья снега, нежно касаясь земли, будто небо треснуло и небесное крошево просыпалось на мир.
На ум пришли строчки, которые он помнил наизусть, из весьма удачно переведенной поэмы Гёльдерлина. Он мысленно перебирал стихи, пока не остановился на четверостишии, которым захотелось поделиться с человеком, смотревшим ему в глаза из темноты окна:
4
Он спал и во сне услышал, как кто-то тихонько постучал в дверь и шепотом стал звать его по имени.
Эрленд сразу же понял, кто это. Открыл — и вот она, его дочь Ева Линд собственной персоной в гостиничном коридоре. Они посмотрели друг другу в глаза, и Ева, улыбнувшись, проскользнула мимо него в комнату. Он закрыл дверь. Она уселась у маленького письменного столика и вытащила пачку сигарет.
— Я думаю, здесь нельзя курить, — сказал Эрленд, который соблюдал запрет на курение.
— Да? — отозвалась Ева Линд, вытаскивая сигарету из пачки. — Чего это здесь такой холод?
— Наверное, батарея сломана.
Эрленд уселся на край кровати. Он был в трусах и натянул одеяло, как броню, на голову и плечи.
— Что это ты делаешь? — спросила Ева Линд.
— Мерзну, — ответил Эрленд.
— Я имею в виду, что ты делаешь в гостиничном номере? Почему ты не пошел домой? — Она затянулась — сигарета прогорела почти на треть; потом выдохнула, и комната тут же наполнилась табачным дымом.
— Не знаю. Я… — Эрленд умолк.
— Не хочешь, что ли, домой?
— Думал, так лучше для дела. Сегодня в этом отеле был убит человек. Ты уже слышала об этом?
— Некто Дед Мороз, так? Его убили?
— Работал швейцаром. Вечером должен был изображать Деда Мороза на детском празднике. Как твои дела?
— Прекрасно, — ответила Ева Линд.
— Все еще работаешь?
— Да.
Эрленд взглянул на нее. Она выглядела лучше, хотя была, как всегда, очень худой. Но синяки вокруг красивых синих глаз стали менее заметны, и щеки не такие впалые, как раньше. Он вспомнил, что она вот уже восемь месяцев не притрагивалась к наркотикам. После того как потеряла ребенка и долго лежала в коме на больничной койке, находясь между небом и землей. Когда ее выписали, она переехала к нему и прожила у него полгода, нашла постоянную работу, которой у нее не было в течение двух лет. Последнее время Ева снимала комнату в центре.
— Как это ты меня тут разыскала? — поинтересовался Эрленд.
— Не могла до тебя дозвониться и набрала твой рабочий, и мне сказали, что ты здесь. Когда я принялась расспрашивать про тебя, то узнала, что ты снял номер. Что случилось? Почему ты не идешь домой?
— Я вообще не очень понимаю, что делаю, — сказал Эрленд. — Рождество — странное время.
— Точно, — подтвердила Ева Линд, и они замолчали.
— Есть ли новости от твоего брата? — спросил Эрленд.
— Синдри все еще работает в каком-то захолустье, — ответила Ева Линд. Сигарета зашипела, когда затлел фильтр. Пепел упал на пол. Ева поискала глазами пепельницу и, не найдя, поставила окурок догорать на краю стола.
— Как мать? — спросил Эрленд. Вопросы всегда были одни и те же, и ответы в целом тоже.
— О’кей. Пашет как лошадь. Как обычно.
Эрленд умолк, кутаясь в одеяло. Ева Линд наблюдала, как голубой дым от сигареты клубится над столом.
— Не знаю, как долго еще продержусь, — произнесла она, не спуская глаз с дыма.
Эрленд высунулся из-под одеяла.
Тут в дверь постучали. Они вопросительно посмотрели друг на друга. Ева поднялась и пошла открывать. В коридоре стоял гостиничный служащий, одетый в униформу. Он представился, сказав, что работает в отделе регистрации.
— Здесь запрещено курить, — было первое, что он произнес, заглянув в комнату.
— Я просил ее затушить, — отозвался Эрленд, который в трусах сидел под одеялом. — Она никогда меня не слушала.
— Запрещено впускать девиц в комнаты, — заявил служащий. — Из-за того, что произошло.
Ева Линд слегка улыбнулась и взглянула на отца. Эрленд посмотрел сначала на свою дочь, потом на служащего.
— Нам сказали, что сюда поднялась девушка, — продолжал тот. — Это запрещено. Ты должна уйти. Немедленно.
Он стоял в дверях и ждал, когда Ева Линд последует за ним. Эрленд встал, с одеялом на плечах, и подошел к мужчине.
— Она моя дочь, — объяснил он.
— Да, конечно, — ухмыльнулся служащий с таким видом, будто это его не касалось.
