он вдруг и вышел из шатра.
Синдэ повиновался. Ночной воздух был по-зимнему холодным. Земля, прожаренная солнцем за день, покрылась инеем. В тусклом лунном свете белели шатры, разбитые такими ровными рядами, что казалось, будто их ставили по линейке.
Гуан молча шагал все дальше и дальше от лагеря, в степь. Внезапно он остановился.
– А теперь скажи: «Единственная семья, достойная называться царской, – это Вэйци из Хотана». Если скажешь, я, так и быть, не порежу тебя на кусочки… Ну, говори!
– Нет.
Несколько мгновений Гуан раздумывал.
– Почему? Ладно, ничтожество, тогда скажи, что все уйгурки – развратные девки. Это ведь ты можешь сказать?
– Нет.
– Почему нет?
– Потому что уйгурская царевна бросилась с крепостной стены, чтобы доказать свою любовь, и я не намерен повторять твое гнусное оскорбление!
– Ну хорошо же! – Гуан бросился на Синдэ и принялся швырять его из стороны в сторону, словно соломинку.
Через какое-то время Синдэ потерял сознание. Очнулся он на мокрой траве, устремил взгляд в звездное небо, и оно закачалось. В голове, пронзая болезненный туман, проносились слова «гром», «град», «молния», «радуга», «Млечный Путь». Это были обозначения небесных явлений с одной из страниц «Драгоценного тангутско-ханьского словаря».
Из мрака выплыло лицо Гуана. Буйный потомок Вэйци склонился над жертвой:
– А теперь говори, свинья!
– Что… говорить?
– Вэйци – единственная поистине царская се…
Синдэ, не дослушав, оттолкнул мучителя, который изо всех сил прижимал его к земле. Когда караванщик сообразил, что жертва посмела сопротивляться, он совершенно разбушевался.
– Вот ты, значит, как? – Гуан вскочил, схватил Синдэ за воротник и рывком поднял на ноги.
Синдэ ждал, что в следующее мгновение снова покатится по траве, но внезапно купец отпустил его. Синдэ потерял равновесие и упал.
– Что это? – Гуан держал на ладони какой-то маленький предмет и пытался разглядеть его в тусклом свете звезд.
Синдэ наконец понял, что это ожерелье, в панике сунул руку за пазуху и, не найдя там подарка возлюбленной, вскочил:
– Отдай!
– Откуда это у тебя? – Голос купца прозвучал странно.
Синдэ молчал. Он не хотел говорить негодяю, что это ожерелье уйгурской царевны.
– Оно очень ценное. Присматривай за ним как следует. – Неясно, о чем думал в тот момент Гуан, но он вернул ожерелье Синдэ и пошел прочь.
Застежка ожерелья была сломана, но само украшение осталось целым, ни один камень не потерялся.
После этого отношение Гуана к Синдэ изменилось – он стал подозрительно ласков с недавним мальчиком для битья. Теперь Синдэ был единственным, на кого караванщик не кричал. Удивительно, но у него наконец-то появились те привилегии, которые принадлежали ему по праву, – ведь, учитывая оружие двадцати воинов, вытребованное Гуаном у Чжу Ванли, и пятьдесят верблюдов Яньхуэя, Синдэ с самого начала мог ожидать особого обращения. И вот грубого и жестокого купца словно подменили. Время от времени он осторожно и очень вежливо пытался выяснить, откуда у Синдэ ожерелье, но пока не преуспел. Синдэ понимал, что разбойник Гуан может запросто украсть драгоценность, – вероятно, он не сделал этого до сих пор только потому, что хотел выяснить, где можно раздобыть другие.
Караван провел три дня в Ганьчжоу на стоянке для верблюдов. За это время Синдэ не преминул взобраться на стену в юго-западной части крепости. С вершины сторожевой башни увидел вдалеке край базарных рядов за южными воротами, дальше простиралась травянистая равнина. Он посмотрел на площадь у подножия стены – там суетились люди, с такой высоты казавшиеся горошинками. Синдэ перебрался на западную стену, с которой бросилась вниз уйгурская царевна, подумал о нарушенной клятве, о девушке, пожертвовавшей ради него жизнью, и загрустил. Он долго бродил по стене, а потом решил, что посвятит царевне все свои труды, ожидающие его после возвращения в Гуачжоу. Да! Он переведет ханьские сутры на язык тангутов только для того, чтобы ее душа обрела покой…
Эта мысль сделала Синдэ счастливым. Перевод сутр на тангутский увлекал его и прежде, но теперь, когда у него появилась цель, работа будет иметь совсем иное значение.
Синдэ шагал под палящими лучами солнца, по спине градом катился пот. «Смиренно чту будд Трех царств, обращаюсь к учениям Десяти направлений, читаю «Алмазную сутру» для обретения великой милости… Когда люди открывают сердца Истине, они следуют по стопам Будды…» Слова из «Алмазной сутры» срывались с губ сами собой, одно за другим. Глаза Синдэ наполнились слезами. Смешиваясь с каплями пота, слезы скользили по щекам и падали на красную глину крепостной стены Ганьчжоу.
Глава 6
Начиная с лета 1033 года и до следующего лета Синдэ жил при дворе правителя Гуачжоу Цао Яньхуэя и занимался переводом сутр на тангутский язык. К концу осени из Синцина прибыли шестеро ханьцев и сразу взялись за дело – трудились с утра до ночи. Яньхуэй отвел ученым мужам целое крыло своего дворца. Вместе с Синдэ они распределили обязанности, разделив работу на части, относящиеся к нирване, дхарме, «Лотосовой сутре», «Агама-сутре», «Шастре» и далай-ламе. Каждый из семи переводчиков выбрал себе одну часть по склонности души.
В Гуачжоу девяносто дней свирепствовала стужа, пятьдесят дней – изнуряющая жара, дождей почти не было. Зимой и весной дули страшные ветра, жители задыхались от песчаных бурь, темень стояла и днем и ночью.
Синдэ корпел над «Алмазной сутрой», которую впервые прочел в Сучжоу. Перевод продвигался тяжело, но за работой Синдэ забывал обо всем на свете. С началом лета войска Чжу Ванли стали все чаще покидать город, чтобы сразиться с туфанями, которые медленно, но неуклонно захватывали окрестные земли. Тангутские воины то и дело приводили в гарнизон пленных туфаней и ганьчжоуских уйгуров. Даже в незначительных стычках с врагом Чжу Ванли лично возглавлял идущее в атаку войско.
Когда полководец не был занят борьбой с туфанями, Синдэ каждые три дня навещал его в роскошных покоях. В начале осени Синдэ посетил Чжу Ванли сразу после его возвращения с поля сражения, длившегося много дней, и, как всегда в такие минуты, был заворожен выражением странного волнения на лице полководца, его поведением и речью. Чжу Ванли никогда не говорил о битвах и ратных подвигах. Порой Синдэ спрашивал его об этом, но всякий раз он отделывался уклончивым ответом и приказывал Цзяо-цзяо, молодой ханьской красавице, которая прислуживала ему, принести чай. Похоже, Чжу Ванли любил девушку, а она во всем угождала ему. Всякий раз, приходя к полководцу, Синдэ слышал, как он то и дело зовет Цзяо-цзяо. Когда Чжу Ванли командовал своим ратникам идти в атаку, его голос звучал по- особому; когда он обращался к Цзяо-цзяо, интонация тоже была необычной.
Синдэ сидел напротив облаченного в запыленные доспехи полководца. Стоял на диво безветренный день, внутренний дворик освещали ласковые лучи осеннего солнца. Выпив с гостем чаю, Чжу Ванли принялся снимать доспехи. Цзяо-цзяо помогала ему.
– Что это? – раздался вдруг чистый голосок девушки, и Синдэ поднял голову.
В одной руке Цзяо-цзяо держала наплечник, а в другой – ожерелье. Чжу Ванли медленно обернулся к ней. Выражение его лица мгновенно изменилось.
– Не трогай! – рявкнул он.
Ярость в голосе Чжу Ванли заставила даже Синдэ содрогнуться. Девушка поспешно положила ожерелье на низкий столик и смущенно посмотрела на господина. Чжу Ванли схватил ожерелье и отнес его во внутренние покои. Вернувшись, он уже успокоился, вновь ласково обратился к Цзяо-цзяо и попросил ее налить еще чаю.
