Весь остаток дня Синдэ был сам не свой. Он лишь мельком видел ожерелье в руках Цзяо-цзяо, но чувствовал, что не ошибся: драгоценность, принадлежавшая Чжу Ванли, как две капли воды походила на ту, что хранилась у него, Синдэ. Он помнил, что на шее уйгурской царевны было два одинаковых ожерелья. Одно она отдала ему, а другое, получается, каким-то образом попало к полководцу. Как же оно оказалось у Чжу Ванли? Может, уйгурка подарила ему ожерелье? Или Чжу Ванли забрал его силой?
Синдэ не мог думать ни о чем, кроме ожерелья, а ответов на свои вопросы не находил. Ему ничего не оставалось, кроме как обратиться за разъяснениями к полководцу. Но имеет ли он на это право? Ведь ясно как день, что полководец любил и, возможно, все еще любит уйгурскую царевну, однако больше ничего об их прежних отношениях неизвестно. Он, Синдэ, дал девушке слово и нарушил его, а она ради него бросилась со стены в Ганьчжоу… Конечно, ради него – в этом нет сомнений. Так разве недостаточно того, что она отдала за него жизнь? Нет, не стоит задавать вопросов…
Синдэ решил не упоминать об ожерелье в присутствии Чжу Ванли. Принадлежало оно уйгурской царевне или нет, это никак не повлияет на его чувство к ней.
Недели через две к Синдэ неожиданно заявился Гуан. После возвращения из Синцина купец пробыл в Гуачжоу всего пару дней, а потом отправился в Сучжоу, и целый год от него не было вестей.
Гуан пришел вечером. Солнце село, гостиная наполнилась прохладой. Как обычно, на лице купца было дерзкое выражение, глаза злобно сверкали. Он уселся и после небольшого вступления, которое должно было дать хозяину понять, что Вэйци Гуан не уйдет, не получив того, за чем пришел, спросил:
– Где ты взял ожерелье? Я знаю цену драгоценностям. Эти камни не простые. В Хотане их называют лунными. Я видел разные камни, но никогда не встречал таких. Я не требую от тебя, чтобы ты отдал мне ожерелье. Думаю, тебе лучше держать его при себе. Но я хочу знать, где второе.
– Что значит – второе? – насторожился Синдэ.
– Должно быть второе. Скажи, где оно, и я раздобуду его. Я всегда получаю то, чего хочу. Это ожерелье – одно из пары. У кого другое?
– Я не знаю.
– Нет, знаешь. Украшение принадлежало какой-то девице. Говори кому!
– Не знаю.
– Как ты смеешь мне врать? – взревел Гуан, но тут же успокоился. – Не говори так со мной! Мы ведь вместе путешествовали в Синцин и обратно. Мы словно братья!
– Я не знаю.
– Откуда тогда у тебя это ожерелье? Ты украл его?
– Нет.
Лицо молодого купца исказил гнев.
– Не пытайся меня обмануть! Разве ты не видишь, что сам Гуан так терпелив с тобой? – Он вскочил, тяжело дыша, словно намеревался опять напасть на Синдэ.
– Мне ничего не известно.
– Хорошо, тогда отдай мне свое ожерелье! – В ярости Гуан схватил Синдэ за горло, но тут же передумал его душить. Ожерелье можно будет забрать в любое время. Пока оно у этого грамотея, с ним ничего не случится. Кроме того, будет лучше завладеть сразу двумя ожерельями, а не одним… Взгляд Гуана смягчился. – Нет-нет, я пошутил. Лучше оставь его при себе. Я сам найду второе ожерелье. Все равно оно должно принадлежать мне – потомку царской семьи из Хотана. Ну, бывай. Я веду караван в Лянчжоу. Однако помни: наш разговор еще не окончен.
Гуан развернулся и вышел из гостиной в прохладные сумерки.
Дней через двадцать он вновь появился в доме Синдэ и поведал, что в седьмом месяце правитель Западного Ся Юань-хао во главе многотысячного воинства перешел границу Поднебесной, грабя дома местных жителей, встречавшиеся на пути, и оставляя за собой одни пепелища. Так он дошел до самого Цинчжоу, а теперь вроде бы повернул обратно к Синцину. Тем временем на территории Уляна к востоку от Ганьчжоу поднялась суматоха из-за ожидаемого наступления сунской армии и постоянного присутствия туфаней. И только Гуачжоу, пребывая в неведении о сложившейся ситуации, по-прежнему жил беззаботно. В пустынях, на равнинах и плато к востоку от Ганьчжоу каждый день происходили столкновения между тангутами и туфанями, чьи перемещения приобрели совсем уж беспорядочный характер. Даже он, Гуан, не смел сунуться туда.
Закончив рассказ, купец неожиданно спросил:
– Ну что там насчет ожерелья? Откуда оно у тебя?
И услышал тот же ответ:
– Я не знаю.
Гуан угрожал, кричал, уговаривал Синдэ, но, поняв наконец, что его усилия не увенчаются успехом, успокоился и попросил подумать еще, после чего ушел. На этот раз купец повел караван в Кочо,[34] на уйгурские земли.
В первом месяце 1035 года войско Чжу Ванли получило приказ покинуть город. Армия тангутов должна была занять Цинтан – ставку тибетского князя Цзюэсыло, и коннице Чжу Ванли предстояло возглавить этот поход. Перед началом масштабных военных действий против империи Сун тангуты намеревались напасть на туфаней и уничтожить их одним ударом.
Чжу Ванли вызвал к себе Синдэ. Когда тот явился, военачальник сурово спросил:
– Ты хочешь пойти со мной?
– Конечно, я пойду.
– Ты можешь не вернуться.
– Мне все равно.
Синдэ не боялся смерти и жалел лишь о том, что перевод «Алмазной сутры» на тангутский язык еще не завершен. Но ведь если он выживет, непременно возобновит работу. Мысль о том, что вновь придется рисковать жизнью на поле боя после такого долгого перерыва, наполнила душу восторгом.
Однако через пару дней, в разгар военных сборов, Чжу Ванли опять призвал Синдэ к себе.
– Думаю, тебе лучше остаться здесь. Дам тебе в подчинение пять сотен воинов – будешь охранять город. А заодно продолжишь свое крючкотворство.
Синдэ хотел возразить, но полководец внезапно рассвирепел:
– Это приказ! Не смей перечить! – После этого он подробно проинструктировал Синдэ о том, как вести себя с солдатами.
Когда Чжу Ванли и четыре с половиной тысячи всадников вышли из Гуачжоу, разразился страшный ураган. Снежная буря яростно терзала древние стены. Из главных ворот вслед за воинами потянулась на восток длинная вереница верблюдов и обозных лошадей. Еще долго после того, как они растворились в серой мгле, вооруженные стражи по распоряжению Синдэ стояли в почетном карауле у ворот крепости.
В Гуачжоу сразу стало как-то пусто и тихо. Метель, поглотившая войско Чжу Ванли, бушевала три дня и три ночи. У Синдэ появилось много хлопот. Теперь он не мог, как раньше, каждый день заниматься переводом во дворце Янь-хуэя – ему едва хватало времени следить за тем, чтобы работа других грамотеев над сутрами продвигалась вперед, пусть и черепашьим шагом. Из дворца Синдэ со всех ног бежал в казармы поддерживать боевой дух воинов. У него не было опыта командования, поэтому всему приходилось учиться на практике.
Разбойные набеги туфаней и стычки с ними в окрестностях Гуачжоу, постоянно происходившие, пока Чжу Ванли был в городе, внезапно прекратились с его уходом. Вероятно, все туфани, в том числе и те маленькие отряды, что промышляли на прилегающих землях, были переброшены на главную арену боевых действий.
В конце шестого месяца, через полгода после отбытия конницы Чжу Ванли на фронт, Гуачжоу достигли первые вести с юго-востока: трое ханьских всадников привезли грамотку от Чжу Ванли. Вероятно, он продиктовал послание кому-то из подчиненных. Составлено оно было лаконично и сухо на языке тангутов: «Юань-хао лично возглавил осаду замка Маонючэн,[35] которая затянулась на целый месяц. Враг не желал сдаваться. Тогда Юань-хао заключил обманное перемирие, заставил осажденных открыть ворота и всех уничтожил. Мы потеряли пятьсот воинов. Завтра утром отправляемся на захват ставки Цзюэсы-ло – Цинтана». Похоже, пятьсот погибших были солдатами Чжу Ванли.
