уже покинули город.
Синдэ извинился перед старцем за то, что потревожил его сон, и быстро удалился. Он понял, что пройдет много дней, прежде чем врата хранилищ других монастырей откроются перед ним по примеру храма Великого облака.
До вечера Синдэ оставался в своем временном штабе у северных ворот. В соседнем опустевшем доме он нашел кисть, тушечницу и принялся переписывать «Сутру сердца». Эта копия священного текста должна была послужить для успокоения духа уйгурской царевны, Синдэ собирался спрятать ее вместе со свитками и документами из храма Великого облака в тайной нише в Пещерах тысячи будд. Его выбор пал на короткую «Сутру сердца», потому что времени оставалось очень мало. Вспомнив о молодости, Синдэ перевел ее на язык тангутов. Он прервал работу лишь однажды: в сумерках гонец доставил первые вести от Чжу Ванли, который покинул город на заре. В послании говорилось, что ханьцы и тангуты стоят друг против друга на расстоянии около пяти ли, ни одна армия не выступает вперед – значит, битва начнется не раньше следующего утра. Полководец также отдавал Синдэ распоряжение закончить вывод мирного населения из Шачжоу и быть готовым в любой момент поджечь город – если ханьское войско проиграет битву, пусть врагам не достанется ничего, кроме пылающих развалин и ледяных просторов пустыни.
Отпустив гонца Чжу Ванли, Синдэ снова взялся за кисть и продолжил переписывать сутру. К этому времени в городе не осталось почти никого, за исключением трех сотен воинов, которые нетерпеливо ждали, когда же наконец начнется бой. Один Синдэ был спокоен. Из окна он видел летящую на юг вдоль линии горизонта стаю птиц, похожую на россыпь угольков.
Покончив с сутрой, Синдэ добавил от себя:
«Второй год правления под девизом Цзинъю,[37] 13-й день 12-й луны.
Цзюйжэнь Чжао Синдэ из уезда Таньчжоу, подвластного великому государю династии Сун, путешествуя на запад от Желтой реки, оказался в Шачжоу. Варвары наводнили эту землю, и воцарилась смута. Нищенствующие монахи из храма Великого облака перенесли священные сутры в Пещеры тысячи будд и спрятали их там. Я же, недостойный, был вдохновлен на переписывание «Сутры сердца» и схоронил ее в пещерах вместе с остальными свитками.
Моя первая просьба обращена к божествам-дева, дабы защитили они город Шачжоу, даровали мир его жителям.
Моя вторая просьба о том, чтобы девушка из Ганьчжоу, благодаря благости моего деяния, избежала вечных мук, а карма ее бесчисленных рождений в сансаре очистилась. Да обретет она милость Будды и вечное блаженство».
Начертав слова «девушка из Ганьчжоу», Синдэ замер, кисть застыла над тушечницей. На мгновение перед его взором возник образ уйгурской царевны, бросившейся с высокой городской стены. Лицо царевны в этом видении было намного бледнее, чем когда-то в жизни, волосы обрели каштановый оттенок, а фигура – призрачную хрупкость. Годы изменили ее в памяти Синдэ.
Глава 10
Солнце опустилось за пустынный горизонт. В рассеянном вечернем свете по небу проплыло облако, похожее на голову яка, медленно меняя форму и цвет. Ослепительное алое зарево с золотистым отливом сделалось оранжевым, потом пунцовым и, наконец, бледно-пурпурным. Когда темно-синие сумерки поглотили пурпур, Синдэ вышел из дома, сел на верблюда и отправился к назначенному Гуаном месту встречи. В сгустившейся темноте смутно проступали очертания людей и животных. Погрузка уже началась. Подъехав поближе, Синдэ разглядел погонщиков, суетившихся возле верблюдов; время от времени до его слуха доносился свирепый голос купца: стоило Гуану заметить, что кто-то из его работников спотыкается под тяжелой ношей, как он с бранью набрасывался на беднягу.
При виде Синдэ купец отрывисто бросил вместо приветствия:
– Сегодня будет луна.
Синдэ промолчал, не придав этим словам значения.
– Все равно нам придется сделать два захода, – продолжал Гуан, – чтобы отвезти все ценности. Было бы ужасно, если б выдалась безлунная ночь, но нам повезло.
В этот миг бледный диск ночного светила вынырнул из облака над их головами. Несмотря на крики и ругань, было очевидно, что Гуан находится в отличном настроении.
– Это все? – спросил Синдэ, глядя, как быстро тает огромная гора тюков на песке.
– Это я должен у тебя спросить. Ты обещал вытрясти из богатеньких Цао их безделушки.
– Вещей будет много – десяток сундуков, – предупредил Синдэ.
– Не беда! – обрадовался Гуан. – Прорубим дополнительные гроты! Сейчас повезем то, что уже имеется, за остальным вернемся. А что в сундуках?
– Не знаю, их заполняли без меня. В любом случае там дорогие вещи.
– И драгоценности?
– Конечно. Нет, лично я их не видел, но уверен, что они там есть. Наверняка это бирюза, фарфор, янтарь, нефрит. Кстати, я дал обещание не заглядывать в сундуки. Ты тоже к ним не прикасайся.
– Очень надо! – буркнул Гуан.
Как раз в этот момент на стоянке каравана появились пять лошадей, навьюченные сундуками, за ними следовали трое молодых монахов из храма Великого облака. Синдэ подошел к ним и спросил:
– Всё привезли?
– Почти, – ответил старший монах и шепотом объяснил, что сначала они решили упаковать только отложенные сутры, но, поскольку времени было мало, стали кидать в сундуки все свитки без разбора.
Синдэ напомнил юношам, что ни при каких обстоятельствах они не должны говорить погонщикам, что находится в сундуках. Потом попросил их присоединиться к каравану и приглядывать за бесценной поклажей, пока свитки не будут спрятаны в пещерах. Каждый из троих заявил, что готов последовать за священными текстами хоть на край света.
Синдэ вернулся к Гуану и сказал ему, что с ним поедут три монаха.
– Вот уж дудки! Я согласился взять с собой тебя, но не потерплю, чтобы кто-то еще путался у меня под ногами. – Обиженно надувшись, Гуан помолчал, поразмыслил и в конце концов смилостивился: – Ладно, думаю, ничего не случится, если мы их прихватим. Сложим сундуки в пещеры и вернемся сюда за второй партией сокровищ, а эти молокососы останутся там охранять драгоценности.
Гуану не хотелось расширять круг посвященных, но, будучи человеком практичным, он понимал, что лишние работники ему сейчас очень даже пригодятся. Купец и словом не обмолвился об этом, однако Синдэ и сам заметил, что по сравнению со вчерашним днем караван изрядно уменьшился: от сотни верблюдов, которыми похвалялся Гуан, осталась лишь половина, вдвое сократилось и число погонщиков – очевидно, сбежали и увели за собой животных.
Пока погрузка не закончилась, Синдэ успел наведаться в штаб и передать командование тремя сотнями защитников города воину средних лет с заячьей губой, которого Чжу Ванли оставил ему в помощь. На душе у него при этом было неспокойно: неизвестно, что случится во время его отсутствия, но уже и так ясно, что на поле боя от этого рубаки с заячьей губой будет больше толку, чем в гарнизоне.
Когда Синдэ вернулся на стоянку, караван верблюдов с тяжелой поклажей уже собирался покинуть город через восточные ворота – те самые, из которых утром вышло войско Чжу Ванли. Гуан восседал на пятом в цепочке верблюде, и Синдэ пристроился следом за ним. Трое молодых монахов замыкали процессию. Теперь, во главе каравана, Вэйци Гуан показался Синдэ еще более величественным, чем прежде. Купец прямо-таки раздулся от гордости. Еще бы, он ведь навьючил на шестьдесят верблюдов все богатства, собранные многими поколениями династии Цао, которая управляла западными областями! По крайней мере, так думал сам Гуан. И эта уверенность придавала ему такой надменный вид, что Синдэ на одно-единственное мгновение даже устыдился своего обмана и пожалел беднягу.
Как только караван вышел за ворота, свет луны сделался ярче, люди стали поеживаться от холодного ночного воздуха. Вереница верблюдов направилась на восток, озаренная серебристым сиянием. Река Дан замерзла, увядший тростник у берегов пронзал толстый слой льда, по которому караван и перешел реку. Еще несколько ли – и дорога повернула на юг, здесь поля заканчивались, начиналась пустыня. Синдэ в последний раз оглянулся назад. На песке тени, отбрасываемые людьми и верблюдами, казались темнее. Верблюды, вытянувшись в длинную цепочку, медленно вышагивали друг за другом. Было что-то
