вернулся с ответом:
— У нас мало времени, а путь впереди долгий, мы не можем задерживаться.
Тятя задумалась о причине отказа. Что это — нежелание матушки ступать на землю Асаи или же деликатность воинов, догадавшихся о её чувствах?
Она представила мать внутри паланкина, который покачивался на дороге впереди. Конечно же с этим местом у госпожи О-Ити связано куда больше болезненных воспоминаний, чем у дочерей, и она боится разбередить свою память. Здесь, на этом холме, полегли все представители клана Асаи, начиная с её мужа и свёкра и заканчивая верными вассалами.
— Я бы хотела немножко пройтись. Велите остановить только мой паланкин. Мне и минутки хватит.
Тот же самурай, к которому снова обратилась Тятя, сделал знак носильщикам отделиться от процессии и опустить паланкин на обочине дороги. Тятя впервые после десяти лет, прожитых вдали, ступила на землю родной провинции. Под ногами поблёскивал не растаявший за день иней — заросли бамбука надёжно укрывали этот участок почвы от солнечных лучей. Княжна постояла немножко на выстуженной обочине, затем порыв ледяного ветра толкнул её обратно, внутрь паланкина, счастливую оттого, что пусть всего на несколько мгновений, но она всё же прикоснулась к земле, которая когда-то носила её отца.
Заночевали путники в Киномото. Там их ждал высланный навстречу отряд, и на следующий день — до сумерек предстояло проделать ещё шестнадцать ри — на дороге царило шумное оживление. По обеим сторонам крестьяне гнули спины на рисовых полях; кроме них, вокруг не было ни единой живой души. Зато чем дальше процессия продвигалась на север, тем чаще к ним стали присоединяться самураи, отряженные Сибатой. Свита жены и дочерей полководца неуклонно росла.
В день прибытия в Китаносё молочно-голубые просветы в небе то и дело затягивались, тучи одна за другой высыпались на землю тяжёлыми крупными градинами, каких на восточном побережье отродясь никто не видал. Даже окрестные горы и долы, казалось, приняли ни с чем не сравнимые суровые очертания, вылепленные студёным северным ветром. Всякий раз, когда Тятя выглядывала наружу, у неё тоскливо щемило сердце при. виде мрачных стылых пейзажей.
— Княжна, замок уже видно! — внезапно прозвучал мужской голос, и чья-то рука с вопиющей бесцеремонностью откинула полог её паланкина.
Тятя смерила ледяным взглядом молодого самурая, гарцевавшего возле неё в самой гуще процессии. Раньше она его не встречала, но, судя по всему, он был отнюдь не выше рангом остальных всадников, которые до сих пор составляли её эскорт. Решив, что с выяснением личности дерзкого воина можно подождать, девушка посмотрела туда, куда он указывал. Замок действительно был как на ладони, и гораздо ближе, чем она думала. Огромная, девятиярусная тэнсю подпирала небо, и от всей этой мощной цитадели, лишённой каких бы то ни было украшений, веяло суровой аскезой. Голая равнина, посреди которой высился замок, и сизые тучи над изогнутыми крышами лишь усиливали мрачное впечатление. Поля, простиравшиеся вокруг, щетинились скирдами рисовой соломы, а над горизонтом, далеко на севере, вихрились мириадом пылинок птичьи стаи.
Тятя, не удостоив молодого самурая и словечком, одними глазами сделала ему знак опустить полог. Он тотчас повиновался, с неожиданной покорностью. Тятя ещё не знала, что этот юноша с пронзительным взглядом — племянник Кацуиэ Сибаты Моримаса Сакума, воин, снискавший громкую славу в битвах.
Вечером того же дня, когда они прибыли в замок Китаносё, Кацуиэ, О-Ити и трём княжнам удалось наконец побыть наедине, насладиться семейной близостью в тихих покоях центральной башни. Отчим тогда показался Тяте совсем другим человеком, в нём не было ничего от того величественного полководца, с которым она познакомилась в Киёсу. Перед ней сидел добродушный старик, улыбался и благосклонно покачивал головой в ответ на каждое слово О-Ити и её дочерей.
Тятя смотрела на его упёртые ладонями в колени руки — кожу покрывают старческие пятна, кисти чересчур большие, широкие, пальцы толстые — и думала: неужели у всех мужчин, которые провели жизнь в сражениях, командуя войсками, такие огромные кулаки?
Первый вечер был омрачён одним происшествием. Явился гонец с посланием для Кацуиэ, и тот развернул свиток в присутствии супруги и падчериц. По мере того как он читал, его черты искажались гневом.
— Проклятая обезьяна! — Оскорбление сорвалось с губ полководца, словно стон. — Хидэёси самочинно решил провести похороны нашего покойного господина в одиннадцатый день нынешнего месяца!
И снова в нём произошла перемена: добродушный старик исчез как не бывало, кровь бросилась ему в лицо, щёки запылали багровой яростью.
— Речь идёт о похоронах моего старшего брата? — тихо спросила О-Ити.
— Да. Погребальная церемония назначена на одиннадцатое в храме Дайтоку и продлится несколько дней. Хидэёси сам всё устроил. Меня только что известили, что в столице это вызвало суматоху.
В тот миг живое воображение Тяти принялось рисовать виды Киото, столицы, в которой она никогда не бывала, но знала, что это город несравненной красоты и роскоши. Отсюда, из провинциального прибрежного замка, стынущего под серым северным небом, Киото казался волшебным миражом. Сколько гор и рек надобно преодолеть, чтобы попасть туда! Киото недостижим. И именно там через несколько дней должны состояться похороны её дяди!
— Гнусная макака намеренно избавилась от всех вассалов господина Нобунаги, вынудив их вернуться в свои владения! Эта чёртова обезьяна с самого начала собиралась единолично присутствовать на погребальном обряде! — прорычал Кацуиэ и, кликнув слуг, велел препроводить О-Ити с дочерьми в другую гостиную.
Отныне они вчетвером снова стали вести уединённую жизнь на женской половине замка. День за днём шли дожди. Здесь, в северных землях, в отличие от Киёсу, уже ничто не согревало их сердца, в садах росли одни сосны, горные сосны зеленели вокруг на скалистых склонах, и ветер, каждый вечер прилетавший с моря, уныло звенел изумрудными иголочками.
Болтушка-хохотушка Охацу, самая весёлая из трёх сестёр, сделалась молчаливой, а Когоо, с рождения отличавшаяся сумрачным беспокойным нравом, так и не научилась смеяться. Девушки уже не могли, как в былые времена в Киёсу, проводить дни напролёт подле матери. Её место заняла Тятя, и теперь она заботилась о своих младшеньких.
Зато, если в Киёсу они были отрезаны от внешнего мира, здесь, в Китаносё, новости поступали к ним бесперебойно. Самураи, время от времени наносившие им визиты, и свитские дамы рассказывали о событиях в стране. Таким образом княгиня и её дочери во всех подробностях узнали о похоронах Нобунаги в Дайтокудзи. Начиная с одиннадцатого дня десятой луны сотни буддийских монахов без устали читали сутры, путь погребальной процессии, выступившей пятнадцатого числа из Дайтокудзи в Рэндайно, к месту упокоения полководца, был украшен ветками бамбука, по обеим сторонам дороги сооружены бамбуковые изгороди, у которых толпились десятки тысяч людей.
Ни единый человек из тех, кто рассказывал об этом княжнам и их матери, не скрывал своей ненависти к Хидэёси. Все были уверены, что Кацуиэ с помощью своих союзников Тосииэ Маэды, Кадзумасу Такикавы, Нарима-сы Сассы, Канэмори Нагатики и при поддержке Нобухико из Гифу в ближайшем будущем соберёт армию и пойдёт войной на Хидэёси. Как только слухи о назревающей битве распространились среди обитателей Китаносё, подоспели и доказательства: в замок стали прибывать воины и полководцы из всех провинций северного побережья. В конце десятого месяца состоялся трёхдневный военный совет. Сразу после его окончания Тосииэ Маэда, Наримаса Сасса и Канэмори Нагатика отбыли на запад, на переговоры с Хидэёси. Трое даймё были уполномочены устранить возникшее между Кацуиэ и Хидэёси недопонимание и найти мирный выход из ситуации, дабы два лагеря могли снова объединиться и направить свои усилия на защиту и воспитание малолетнего наследника Нобунаги. На десятый день одиннадцатой луны Маэда со товарищи вернулся в Китаносё.
В замке вздохнули с облегчением — вроде бы всё уладилось подобру-поздорову, однако и месяца не прошло, как стало известно, что Хидэёси затеял осаду Нагахамы в стремлении отвоевать свою крепость, доверенную военным советом в Киёсу попечительству Кацуиэ Сибаты. Кацумори, усыновлённый наследник Кацуиэ, отчаянно защищал Нагахаму, но вынужден был сдать её Хидэёси. После этого суета в Китаносё
