Ещё три года, проведённые Тятей в замке Киёсу в компании матушки и сестёр, прошли тихо и мирно, не ознаменовались событиями.
Первый день 10-го года Тэнсё[41] принёс с собой бурю, гулявшую с самого рассвета по землям Овари и Микавы. О-Ити и три её дочери отпраздновали Новый год традиционным дзони, опасливо прислушиваясь к рёву ветра, сотрясавшего крепостные стены. О-Ити было тридцать шесть лет, Тяте шестнадцать, Охацу четырнадцать, а Когоо двенадцать.
О-Ити пребывала во власти смутного беспокойства. Одна дама из её свиты сообщила, что видела целый табун боевых коней, согнанных к главным воротам замка. «Не иначе, новая война затевается», — покачала головой О-Ити, и все зашумели, наперебой выдвигая предположения и теряясь в догадках. С кем на этот раз предстоит биться? С кланом Такэда из провинции Каи? Или же Нобунага Ода поведёт союзные войска в Хариму?
На ущербе первой луны даже четыре узницы женской половины, живущие замкнуто в своих покоях, стали замечать, что брожение в военной среде усилилось. Прошёл месяц, и они узнали, что Нобутада, сын и наследник Нобунаги, был назначен главнокомандующим отцовским войском и выступил в поход на княжество Синано в провинции Каи.
С середины второй луны воинские барабаны уже не смолкали в Киёсу, без устали возвещая об отбытии всё новых и новых подразделений. Сборы каждый раз занимали не менее пяти дней, и на это время в замке воцарялись превеликое волнение и суматоха, но стоило воинам ступить за ворота, как вновь восстанавливалось спокойствие, будто угасал огонь в очаге.
Вскоре до замка долетели слухи о том, что клан Такэда разбит на голову, а Кацуёри Такэда и его сын казнены. Следом подоспела весть о победе Хидэёси Хасибы — он взял крепость Камуруяма в провинции Киби.
Новости о триумфальном шествии армии Нобунаги Оды по мятежным землям множились, а О-Ити всё мрачнела, особенно это было заметно на фоне всеобщего ликования. Вспоминала ли она былые сражения, печалилась ли о падении замка Одани — кто знает, а Тятя с Охацу и внимания-то не обратили, в каком настроении пребывает мать. Они по-прежнему радовались жизни и столь беззаботно резвились, что однажды О-Ити не выдержала:
— Тятя, что за крики? А ты, Охацу, почему позволяешь себе так неприлично хихикать?
Смех у Тяти и правда был звонкий, оглушительный. Даже если она пыталась сдержаться, веселье всё равно прорывалось наружу, извергалось шумным водопадом, а Охацу вторила ей, заливаясь серебряным колокольчиком. Самой тихой из трёх сестёр была, несомненно, Когоо, которая не смеялась никогда. Эта угрюмая, молчаливая девочка, с извечным удивлением взиравшая на забавы сестриц, единственная среди детей Асаи унаследовала заурядные черты отца, отмеченные хмурым недовольством. Ослепительная красота Тяти и Охацу конечно же затмевала неброскую внешность Когоо.
Однажды летним днём, на рассвете, О-Ити в ночном платье, словно обезумевшая, ворвалась в спальню дочерей и разбудила всех троих. Присев подле их футонов, она шёпотом проговорила:
— Не удивляйтесь тому, что я сейчас скажу. Наш господин мёртв!
Смысл этих слов дошёл до Тяти не сразу.
— Он попал в засаду, устроенную Мицухидэ Акэти, и был принуждён совершить самоубийство вчера вечером в Киото.
Теперь Тятя уже не сомневалась: её дяди, Нобунаги Оды, больше нет. И всё же она не понимала, почему мать так потрясена смертью старшего брата, который в общем-то никогда не вызывал у неё тёплых чувств. Разумеется, Тятя и сама ощутила некоторое беспокойство — ведь неизвестно, что будет с ними со всеми теперь, когда их покровителя не стало, — однако девочка ни на миг не забывала о том, что этот человек был заклятым врагом Асаи, ведь он убил её отца, уничтожил её клан!
— Значит, господин Нобунага мёртв? — Тятя не решилась добавить, что это воистину кара небесная, но демонстрировать скорбь она тоже не собиралась и не испытывала ни малейшего душевного трепета. Просто настал момент, которого она долго ждала. Ей подумалось, что Нобунагу, убийцу Асаи, только что постигла та самая участь, своего рода месть судьбы, не пощадившая в своё время и её родного отца, который разорил клан Кёгоку.
Охацу и Когоо, во все глаза глядевшие на мать, тоже, судя по всему, были потрясены неожиданной вестью.
— Бедный господин! — воскликнула О-Ити и, бросившись на футон, разрыдалась.
Тятя пребывала в недоумении: десять лет назад матушка столь же горько оплакивала смерть своего мужа, как может она теперь так убиваться по его палачу? Неужели причиной всему родственные чувства?
— Придёт день, и Мицухидэ Акэти, убийцу господина Нобунаги, тоже настигнет предательский удар. История опять повторится.
— Тятя! Какая стойкость перед лицом судьбы! — О-Ити подняла на дочь заплаканные глаза. В них читался страх.
— Но ведь именно так и бывает, матушка! Господин Нобунага — убийца моего отца!
— Смерть от меча — удел всех воинов, ничего тут не поделаешь. Я всегда буду помнить о том, кто повинен в гибели твоего отца, но и ты не забывай, что лишь благодаря милости господина Нобунаги мне и вам сохранена жизнь и что до сего дня мы пребывали в безопасности на его земле.
Прошедшие годы, судя по всему, смягчили сердце О-Ити, но и Тятя изменилась. Не сдержавшись, она выпалила матери в лицо:
— Так вы, стало быть, из чувства благодарности хлопотали перед своим старшим братом за Такацугу Кёгоку? Или устроили моего кузена на службу из чувства вины? Девушка и сама не понимала, что заставило её произнести эти слова. С одной стороны, она сгорала от ненависти к родному дяде, с другой — от лица двоюродного брата бросала обвинение собственному клану Асаи, причинившему столько зла Кёгоку.
На заре в замке Киёсу поднялась суматоха — долетели слухи, что не сегодня завтра войско Акэти пойдёт на приступ. Тятя в тот день два раза поднималась на сторожевую башню, вглядывалась в даль — там, на тракте, мчались к неведомой цели всадники, шли куда-то пешие отряды, в каждом — от силы по два десятка ратников. Серое низкое небо над равниной набухало дождём.
Не заставила себя ждать ещё одна новость: о смуте вокруг замка Адзути. Молва шумела на все лады, но поручиться за достоверность сведений никто не мог. Говорили, будто войско Мицухидэ Акэти захватило цитадель Нобунаги, жестокие сражения идут в Сэтабаси, столица Киото полыхает огнём и тонет в крови…
Но больше всего Тятю поразил слух о том, что Такацугу присоединился к мятежникам, возглавляемым Мицухидэ Акэти, собрал всех старых вассалов клана Кёгоку и осадил замок Нагахама, резиденцию Хидэёси. И это была единственная новость, в достоверности которой не приходилось сомневаться, поскольку принёс её Фудзикакэ Микава-но-ками. Значит, Такацугу с Нагаскэ Абэ и другими верными соратниками действительно взял штурмом Нагахаму, где не было никого, кроме жены и детей Хидэёси да малочисленного гарнизона…
Выслушав Фудзикакэ, Тятя заметно побледнела — это она-то, и глазом не моргнувшая, когда её известили о смерти дяди! «Такацугу сам себя погубил, — с ужасом подумала девушка, — он сделал роковую ошибку, которая лишит его будущего». В ту пору смуты и сумятицы никто ещё не знал, сумеет ли Хидэёси взять власть в свои руки или же его оттеснят в сторону наследники Нобунаги, но Тятя уже тогда могла поклясться, что Такацугу ступил на неверный путь.
В основе её уверенности лежало внезапное открытие: оказывается, Такацугу совсем не таков, каким она себе его представляла. Это был уже не тот Такацугу, который принял христианскую веру и, сидя в лодке, возвращавшейся с Тикубудзимы, говорил о том, что нельзя питать ненависти к людям. Нет, теперь перед Тятей предстал коварный хищник, воспользовавшийся беспорядками, которые последовали за смертью Нобунаги, чтобы отвоевать потерянные семейные владения.
Вера Такацугу изначально служила одной-единствен-ной цели: спасти его от мыслей о мести. Это было очевидно. Он обратился к иноземной религии для того, чтобы выжить и при этом не нанести урона собственной гордости — гордости потомка благородных Кёгоку. А в суматохе, вызванной гибелью верховного властелина, горячая кровь воина вскипела, и уже ничто не могло её остудить — Такацугу
