Они с отцом идут в прихожую, но Диана Несторовна возвращается ко мне и что-то суёт мне под подушку.
– Всё, солнышко, я пошла.
Через минуту ко мне заходит отец. Он садится и долго молчит, думая о чём-то с тяжкой сосредоточенностью, глядя перед собой застывшим взглядом, и его молчание уже начинает нервировать меня.
– Серьёзная дама, – произносит он наконец. – Откуда она вообще взялась, а?
– Это сестра Альбины, – отвечаю я.
– А, – говорит он. И добавляет: – Настенька, я тебя больше ни о чём в жизни не попрошу... Вообще никогда. Купи мне полторашечку пива, последнюю. А?
Глава 17
Отдавая отцу последние сто рублей на пиво, я не знала, что эта полторашка будет действительно последней. Я сказала, что не могу никуда идти, и это было правдой: у меня кружилась голова и всё расплывалось перед глазами. Я дала отцу деньги и отпустила в магазин.
Лучше бы я этого не делала. Когда дверь за ним захлопнулась, я сунула руку под подушку и вытащила свёрнутые пополам пять тысячных купюр и две по пятьсот рублей. Преодолевая головокружение, я дотянулась до телефона, чтобы позвонить Диане Несторовне и сказать, что ей не следовало это делать, но в этот момент телефон сам зазвонил. Это была Альбина.
– Настя... Настя, как ты? Диана сказала, что тебя сбила машина и у тебя сотрясение! Утёнок, как ты себя чувствуешь?
Я зажала себе рот рукой, чтобы не разреветься в трубку. Кое-как взяв себя в руки, я собрала все свои силы и сказала как можно более спокойно и холодно:
– Я в порядке, Аля. Пожалуйста, не звони мне больше, – и разъединилась.
Недоумевая, когда Диана Несторовна успела рассказать Альбине о случившемся, я жалела о том, что так разоткровенничалась с ней об истинной причине, по которой я решила оставить Альбину. Вполне могло статься, что она и это разболтала: уж очень её волновало всё, что касалось меня и Альбины. Альбина звонила ещё несколько раз, но я не ответила.
Между тем прошёл уже час с тех пор, как отец ушёл в магазин за пивом, хотя это должно было занять не более десяти минут. Я начала беспокоится и жалеть, что сама не пошла за проклятым пивом, – тогда отец был бы дома, и мне не пришлось бы тревожиться за него. Что могло случиться? Я терялась в догадках, а время шло.
Я всё пытаюсь проснуться, но никак не получается: видно, это происходит всё-таки наяву. Наяву был звонок из милиции, наяву сухой голос спросил, кем мне приходится Головин Пётр Иванович, а после моего ответа сказал, что мне нужно прийти на опознание.
Чтобы дойти до магазина, и дорогу-то переходить было не нужно, но какой-то бес потянул отца туда. И, видимо, тот же бес нарочно подослал в этот момент серебристый «форд» на большой, недозволительной для городских улиц скорости. Сбив моего отца, машина умчалась и как в воду канула, а мне пришлось ехать на опознание.
Я даже знаю, как зовут этого беса. Это был Якушев.
Денег на похороны дал брат. Проклятая полторашка пива стоимостью в шестьдесят рублей обернулась гораздо б;льшими расходами. Брат также спросил, нуждаюсь ли я в средствах к существованию, и фактически я в них нуждалась, но сказала, что нет. Я сказала, что у меня есть работа, хотя к тому моменту у меня её ещё не было.
Я сижу на диване, обхватив колени руками, и пытаюсь проснуться от этого затянувшегося кошмара, а Диана Несторовна курит на балконе. Мы разговариваем через открытую дверь – точнее, говорит Диана Несторовна, а я только отвечаю «да», «нет» и «не знаю».
– Почему ты ничего не сказала, лапушка? Мы с Алькой помогли бы.
– Не знаю...
– Как ты себя чувствуешь? Головка прошла?
– Да.
– Тебе что-нибудь нужно? Не стесняйся, скажи.
– Нет, спасибо.
В квартире пусто и тихо. Тапочки отца стоят в прихожей, как будто он должен скоро вернуться с работы, но он уже не вернётся. Не вернётся...
– Настя, Настя! Ну, ну... Всё, всё. Тихо. Я с тобой.
Сигарета брошена вниз с балкона, руки Дианы Несторовны обнимают меня. Объятия крепкие, почти мужские, с лёгким ароматом табака и туалетной воды. В них моя истерика, всколыхнувшись, быстро стихает.
– Надо держаться, золотце.
Держаться? Но для чего? И где взять силы, когда меня душит глухая безысходность, когда надо мной нависла страшная чёрная тень в полнеба – тень Якушева?
– В общем, так, лапушка. Даю тебе два дня на то, чтобы успокоиться и привести себя в относительный порядок, а на третий ты выходишь на работу.
Я в шоке: какая ещё работа? Кто и когда меня устроил? Ведь не было ни собеседования, ни ознакомления с рабочими обязанностями!
– На складе нужен помощник. Думаю, ты справишься.
– Но я...
– Ничего, освоишься на месте. Галя тебе растолкует, что к чему. Оклад – пять пятьсот, уж не обессудь. Но регулярно, без задержек. Со временем посмотрим – может, найдётся для тебя что-нибудь и получше. У тебя два дня, голубка. В среду к восьми ноль ноль подойдёшь ко мне – ты знаешь, где это. Просьба не опаздывать.
Вот так Диана Несторовна, что называется, «взяла меня в оборот» – я даже пикнуть не посмела.
В сумерках шелестит дождь, но я ему не рада: этот звук надрывает мне душу своей мокрой печалью. Я одна дома, и теперь, наверно, так будет всегда. Даже не представляю, как я это выдержу: это всё равно что переплыть кролем океан – нереально. Больше всего сейчас мне хотелось бы прижаться к Альбине, но её со мной нет: я сама прогнала её. Пустота, холод и отчаяние – я как будто в космическом пространстве, бесконечном, уходящем бездонно во все стороны.
В полночь звонит телефон, и у меня от жути приподнимаются все волосы на теле. Я знаю, кто это, и знаю, что если я не отвечу, он будет звонить снова и снова, пока не сведёт меня с ума. Я прикладываю аппарат к уху.
– Я предупреждал тебя, Настя, – втекает в мой мозг ненавистный голос. – Я говорил, что ты горько пожалеешь, и это сбылось. Жалко папу? О чём я спрашиваю – конечно, жалко... Я чувствую твою боль, она безмерна. Соболезную тебе, дорогая. И надеюсь, что ты одумаешься и примешь моё предложение. Да, моя надежда ещё теплится.
Ярость захлёстывает меня, как волна цунами.
– Слушай сюда, сатанинское отродье! – Кажется, он на том конце линии ухмыляется. – Возвращайся туда, откуда ты выполз, мерзкий выродок, потому что срать я хотела на все твои предложения! И все свои надежды ты можешь засунуть себе в свою паршивую задницу, ублюдок!
Он укоризненно цокает языком.
– Ай-ай-ай, Настенька... Боюсь, это было несколько грубовато. Не пристало такой умной, красивой
