девушке выражаться подобными оборотами. Но я не обижаюсь, нет. Я понимаю твои чувства. Будем считать, что ты этого не говорила, а я не слышал.
– Нет, чёртов мерзавец, говорила! Говорила и ещё раз повторю, чтобы ты шёл к... – Кажется, упоминания чёрта и сатаны ему только по вкусу, и я давлюсь на полуслове.
– Ну, ну? – насмешливо подначивает он. – Скажи, куда мне следует идти? хе-хе-хе!..
– В ад к своим собратьям!
Он торжествующе хехехекает.
– Да, злись на меня, гневайся! Больше гнева, больше злости! Я люблю, когда бушуют страсти, из-за них люди и делают непоправимые глупости!
Гнев – прямой путь на тёмную сторону, вспоминаю я. Кажется, «Звёздные войны». Спокойно, юный джедай. Да пребудет с тобой Сила.
– Отойди от меня, нечистый. Во имя Отца... и Сына... и Святого... ду...ха...
Меня как будто душит невидимая рука, сосуды в голове готовы вот-вот лопнуть, в глазах темнеет. Я оседаю на ковёр, а голос в телефоне шипит:
– Что ж, очень жаль, Настя. Видимо, мы с тобой не поладим. Это глупая ошибка с твоей стороны, но если не хочешь мира – получишь войну.
Глава 18
Прошло две недели после этой угрозы, но ничего не происходит, всё тихо и спокойно. Но я знаю: это затишье перед бурей.
Семь часов, жаркий июльский вечер, я иду с работы домой. Кажется, я начинаю втягиваться, хотя поначалу Галя и сказала: «Ох и бестолочь же ты». Я не обиделась, потому что и вправду постоянно ошибалась, так что мне самой становилось не по себе: и за это мне ещё будут платить! Теперь я, кажется, начинаю соображать, что к чему, а Галя молодец – не жалуется на меня нашей суровой начальнице Диане Несторовне. Всё это в какой-то мере помогает мне забыться, отвлечься от кошмара, и мне, честно говоря, даже не хочется возвращаться вечером домой – я бы и ночевала на складе, да нельзя.
– Настя! – слышу я за спиной.
Возле сияющей на солнце машины, сияя улыбкой, стоит Костя – опять с букетом.
– Привет... А я тебя жду.
До чего славная у него улыбка – словами не выразить, но я держусь сурово и неприступно.
– Не припомню, чтобы мы переходили на ты.
Нет, он не тушуется – кажется, он не из робких. Догоняет меня и вручает букет:
– Вот, примите в знак моего восхищения. Мне ничего от вас не нужно, не бойтесь. Просто хотелось вас ещё раз увидеть.
Ему двадцать пять, он не женат, живёт отдельно от родителей, и кредит за машину уже погашен – в общем, он вольная птица, вот только мне сейчас не до него. А как объяснишь? Обижать его не хочется, уж очень он милый парень.
– Спасибо, Костя, – говорю я сдержанно. – Мне приятно. Но простите, мне пора домой.
– Я могу подбросить, – тут же находится он.
– Спасибо, не нужно, – отвечаю я уже чуть суше. – Я пока слишком мало вас знаю, чтобы садиться к вам в машину.
Он смеётся.
– Какая вы недоверчивая! Ну, может, посидим в кафе? Заодно и узнаете меня получше.
Я вздыхаю и говорю третье «нет»:
– Я сейчас не могу... Не хочется. Знаете, у меня недавно папа умер, мне как-то не до этого.
Он сразу меняется в лице, чуть хмурится.
– Простите, я не знал, – говорит он совсем другим, уже не игривым, а серьёзным тоном. – Примите мои искренние соболезнования. Ну... Что ж, тогда не буду настаивать. Ещё раз извините.
– Да ничего, – смягчаюсь я. – Спасибо за цветы.
Я иду домой одна, пешком, покачивая букетом цветов в руке. Возвращение в пустую квартиру, где меня никто не ждёт, так тягостно, что ноги не хотят идти, и приходится их заставлять. Уж лучше бы я согласилась пойти с Костей в кафе. Может, ещё не поздно передумать? Я оборачиваюсь. Нет, поздно.
Вечером разражается гроза, сыплет град. Я стою на балконе и дышу бурей.
Глава 19
Сегодня я получила свою первую зарплату – пять с половиной тысяч. После оплаты коммунальных, домашнего телефона и пополнения счёта на мобильном у меня останется примерно три с половиной. На эти три с половиной я и буду жить: деньги, которые мне сунула под подушку Диана Несторовна, уже, разумеется, закончились.
Расставшись с частью своих кровных на вышеупомянутые статьи расходов, я иду в магазин и покупаю продукты, готовлю незамысловатый ужин – сардельку с гречкой. За едой думаю, не пора ли мне навестить родителей Ники: я давно у них не была. Поужинав, набираю номер.
– Здравствуйте, Надежда Фёдоровна. Это Настя.
– Здравствуй, Настя, здравствуй... Что-то давно тебя не слышно. Как у тебя дела?
– У меня? Да у меня-то ничего... Неплохо. Звоню я, собственно, чтобы узнать, как дела у вас.
– Дела как сажа бела, Настя... Бабушка умерла – за первым инфарктом ударил второй. У Виктора тоже неладно, из больниц не вылезает, на работу не устроился.
– Сочувствую вам, – вздыхаю я. И задаю волнующий вопрос: – А от Ники весточки нет?
– Не пишет, – отвечает Надежда Фёдоровна. – Уж не знаю, может, случилось что...
– Знаете, что? Давайте, я к вам зайду. Вы не против?
Я бегу из своей пустой квартиры и провожу вечер с Надеждой Фёдоровной. Она ещё больше постарела, к морщинкам прибавилась седина, но держится она стоически. Мне до слёз хочется назвать эту маленькую, тихую женщину мамой, но я не решаюсь. Ухожу я только в одиннадцатом часу, взяв адрес колонии, где отбывает срок Ника.
Дома я до половины первого пишу письмо, а потом ложусь спать. Пульсирующая тишина безлунной ночи наполняет мои уши, и в ней громко стучит моё сердце. Я долго не могу заснуть, мысли калейдоскопом вертятся в голове, не дают сомкнуть глаз, темнота наползает со всех сторон, опутывая меня чёрными щупальцами, как огромный осьминог. Сжавшись под одеялом в комочек, я слушаю пульс тишины, и моя комната кажется мне склепом: потолок, как могильная плита, давит сверху, из углов веет холодом, а снаружи надо мной склоняется огромная скорбящая ночь. Мои усталые веки всё-таки смыкаются, и я проваливаюсь в чёрную невесомость.
Просыпаюсь я оттого, что слышу тихий, печальный и жалобный голос:
– Настя... Мне очень плохо. Купи мне пива...
Я выныриваю из сна с подвешенным на ниточке трепыхающимся сердцем и вглядываюсь в звенящий сумрак, но никого не вижу. За окном светает, слышатся предрассветные птичьи рулады. Всё ещё ощущая кожей морозец, я ёжусь под одеялом и долго боюсь шевельнуться, но уже не слышу никаких голосов.
Мне страшно, и я включаю свет. Был ли это голос отца или только какой-то похожий на него голос? Я уже не могу точно сказать, но он вызвал в моём сердце скорбное и тоскливое замирание. Бросив взгляд на
