повисших пальцах дымится сигарета. Девочка с хвостиками, запутавшись в скакалке, падает и плачет, и девушка говорит – довольно громко, так что мне слышны её слова:
– Настенька! Ты же большая девочка, а плачешь. Ну, иди сюда.
Она бросает сигарету и отставляет в сторону пиво, сажает девочку к себе на колени и что-то говорит ласково и тихо, вытирая ей слёзы. Девочка доверчиво льнёт к ней и уже не плачет, берёт конфету, которую девушка достаёт из кармана джинсовой жилетки, мягкими розовыми губками чмокает её в щёку и снова бежит играть. Девушка наблюдает за ней потеплевшим взглядом, с ласковыми морщинками у глаз.
Я подхожу и сажусь рядом. Она делает глоток пива, как бы не замечая меня, и мне кажется, что я невидимка. Мы молчим под шелестящими ивами, я дотрагиваюсь до её чёрной штанины:
– Новые?
– Что? – рассеянно переспрашивает она.
– Штаны.
Она кивает, достаёт новую сигарету.
– Сегодня купила. Да, кстати. – Она расстёгивает карман жилетки и достаёт пятьсот рублей. – Возьми, они не понадобились. Я мамке правду сказала.
Она зажигает зажатую в её губах сигарету, я со вздохом прячу деньги в кошелёк. Мы сидим и снова молчим, она старается выпускать дым в сторону от меня.
– Ника! – слышится с балкона. – Пошли ужинать!
Она оборачивается, отвечает:
– Иду, мам!
– Кто там с тобой? Настя? – кричит голос с балкона.
Я тоже оборачиваюсь и приветственно машу рукой:
– Здрасьте, Надежда Фёдоровна!
– Заходите обе, будем ужинать! – зовёт она.
Я встаю со скамейки, а Ника ещё допивает пиво. Я протягиваю ей руку:
– Пошли, мама зовёт.
Допив последний глоток, она оставляет пустую бутылку возле скамейки – для сборщиков стеклотары. Сделав напоследок пару затяжек, она бросает сигарету и идёт к подъезду, так и не взяв мою руку. Подавив вздох, я иду следом.
В открытую форточку доносятся голоса детей и шелест ив, кухня наполнена вкусными запахами. Сердце сжимается: разве можно желать чего-то иного, стремиться куда-то прочь, не ценя домашнего тепла? Оно всегда есть и ждёт нас, пока мама дома. Ничего, что она немножко ворчит: она желает добра.
– Мыть руки, девочки... Ника, может, хватит уже надуваться пивом? Вот не буду больше давать тебе деньги – иди, сама зарабатывай, взрослая уже... Бери пример с Насти – она молодец... Не курит, пиво не пьёт, работает, готовить умеет – в общем, повезёт тому, кто на ней женится.
В тарелках дымится борщ, белеет сметана, плавает ароматная свежая зелень – не борщ, а поэма. Отправив первую строфу этой поэмы в рот, Ника бурчит:
– Кто меня с судимостью на работу возьмёт? Сама знаешь...
Маленькая женщина вздыхает, вытирает руки полотенцем.
– Вот заладила – не возьмёт, не возьмёт... А ты пробовала, ходила куда-нибудь? Хоть какую-нибудь работу надо найти – не сидеть же сиднем, пиво дуть да сигареты по пачке в день смолить!
Ника дует на ложку с борщом: горячий.
– Мам, ну не нуди ты... Устроюсь. Ещё недели не прошло, как я дома, а ты уже мне плешь проела с этой работой... Найду я её, найду!
– Ты каждый день обещаешь, – не унимается Надежда Фёдоровна. – А сама хоть бы газету купила!
– Да купила уже, вон лежит, – показывает Ника кивком головы на свёрнутую в трубочку газету с объявлениями о работе, лежащую на подоконнике.
– Ну, вижу, купила. Только не видно, чтоб ты её просмотрела!
– Не успела ещё. Сегодня просмотрю. Ох, мам... Неотвязная же ты!
– И не отвяжусь, пока не устроишься.
В уголках губ Ники проступает усмешка, она молчит и ест борщ. Я тоже ем и думаю: трудно же ей будет устроиться. На вышедших из мест заключения смотрят, как на прокажённых. Хорошее место вряд ли удастся найти. А ведь у неё высшее образование. Вот так, из-за одной глупости – вся жизнь наперекосяк.
После борща мы едим котлеты с тушёной капустой – объеденье, Надежде Фёдоровне следует поставить пятёрку по кулинарии. На третье – кисель с черникой и овсяное печенье. Ника понемногу добреет от еды, чмокает мать в щёку:
– Спасибо, мамуля... Ты чудо.
Потом мы смотрим телевизор: Надежда Фёдоровна в кресле, а мы с Никой – на диване. Идёт сериал, и взгляд Надежды Фёдоровны прикован к экрану: она увлечена развитием сюжета, и реальный мир для неё сейчас просто не существует. Пока она не видит, я тихонько прижимаюсь к Нике и кладу голову на её плечо. Я делаю это безо всякой задней мысли, просто потому что мне хорошо и уютно здесь, с ними, а она заметно напрягается от моей близости. Я не знаю, то ли ей это неприятно, то ли слишком волнует её – как бы то ни было, я решаю пощадить её чувства и немного отодвигаюсь. Но мне грустно.
Уже одиннадцатый час, и я говорю:
– Засиделась я у вас... Не хочется уходить, но всё-таки пора и честь знать.
Надежда Фёдоровна радушно предлагает мне остаться ночевать:
– Да оставайся, куда ты на ночь глядя пойдёшь? Место есть.
Она намекает на диван, освободившийся после ухода мужа. Мне и вправду хочется сегодня остаться, но какое-то шестое (а может, седьмое или восьмое) чувство подсказывает, что следует всё-таки уйти. Что- то сдвинулось в существующем положении вещей, хотя я пока ещё и сама не могу точно сформулировать для себя, что именно; мне нужно подумать над этим, а для размышлений мне необходимо уединение – клочок личного пространства, в которое никто не вторгнется.
– Да нет, надо идти, – вздыхаю я.
– Ника, тогда проводи Настю, – говорит Надежда Фёдоровна.
Ника, язвительно усмехнувшись, отвечает:
– За ней есть кому заехать. Стоит только позвонить, и личный водитель сразу примчится.
– Я не буду сегодня никому звонить, – говорю я. – Прогуляюсь пешком. – И добавляю, обуваясь в прихожей: – И нет у меня никакого личного водителя.
Ника стоит, прислонившись к дверному косяку и сверля меня пронзительным, колючим взглядом.
– Как же нет, когда я видела его своими глазами?
Это портит уютную и безмятежную атмосферу этого вечера, у меня снова становится мрачно на душе. Теперь мне точно нужно уйти, чтобы успокоилась всколыхнувшаяся со дна моей души печаль. Надежда Фёдоровна не понимает, в чём здесь дело, и смотрит на Нику с недоумением:
– Ты что стоишь? Проводи Настю хотя бы до остановки. Настя, – обращается она ко мне, – пешком не ходи, садись на автобус или маршрутку.
Ника смотрит на меня пристально.
– Ты хочешь, чтобы я тебя провожала? – спрашивает она.
– Хотела бы, – отвечаю я. – Но не настаиваю, если тебя это затруднит.
Надежда Фёдоровна, по-прежнему недоумевая, переводит взгляд с меня на Нику и обратно.
– Девочки, да в чём дело? Что вы рядитесь? Ника, иди, провожай Настю.
Ника без дальнейших пререканий обувает свои полукроссовки и надевает жилетку. Мы выходим на вечерний прохладный воздух, к шелесту ив и стрекоту кузнечиков в траве, Ника молча шагает рядом со мной, держа руки в карманах. В молчании мы доходим до остановки, и Ника, собираясь ждать вместе со мной автобус, закуривает. Я забираю у неё сигарету и кидаю в урну.
– Бросай курить, Ника, – говорю я, дотрагиваясь до её щеки. А про себя шепчу: «Именем Господа, изыди, лукавый!» И добавляю вслух: – Это же такая вредная для здоровья гадость!
