участии в ведении «дела князя Кантемира» и о разговорах, которые имел с ним князь Д.М. Голицын. Только теперь понял старый князь, что дело не в процессе его сына, что главный преступник – он сам, а преступление его заключается в событиях 1730 года: избрание на престол Анны Иоанновны, ограничительные «кондиции», его старание «прибавить себе как можно более воли» и уверенность, что он сможет «удержать эту волю»… Вот за что теперь его «судили», и он не мог рассчитывать, что суд будет справедливым.
8 января 1737 года князя Д.М. Голицына приговорили к заключению в Шлиссельбургскую крепость и содержанию в ней под строгим караулом. Наказание, по обычаю того времени, распространялось и на родственников осужденного – близких и дальних: их предписывалось употребить к делам в отдаленные места, только «не в губернаторы». А движимое и недвижимое имущество отписать в казну… Во второй половине дня 8 января в дом Д.М. Голицына явились генерал-полицмейстер Салтыков и генерал Игнатьев: они отобрали у князя «кавалерии», шпагу и бумаги, опечатали весь дом и поставили караул из 12 рядовых солдат под началом капрала и сержанта. На другой день князю приказали отправиться «в определенное ему место», но разрешили взять «из бывших его пожитков, серебра, платья и прочего, что он с собою взять пожелает». Из дворовых людей для услужения ему были даны три человека, которых в крепости тоже велено было держать под крепким караулом. На пропитание в день князю отпускалось по одному рублю, каждому человеку из прислуги – по гривне.
Поручик лейб-гвардии Измайловского полка, сопровождавший князя до Шлиссельбурга, получил строгую инструкцию – в пути «никого до Голицына не допускать, чернил и бумаги не давать, и чтоб люди его всегда были при нем». В самой крепости к узнику был приставлен сержант Преображенского полка, который должен был постоянно находиться при нем и никогда никуда без приказа не отлучаться.
Сам Д.М. Голицын не мог выходить из назначенного ему жилья, только изредка ему разрешалось посещать церковь, когда там не было других молящихся, и всегда под строгим караулом. Прислуга же и вовсе была лишена церковного утешения. Все разговоры князя со стражником и своими людьми, а также все разговоры прислуги между собой сержант должен был подробно записывать, для чего ему поручили вести дневник. Копии этого дневника регулярно посылались в «Кабинет Ее Величества»; туда же направлялись и письма, присылаемые князю, а также люди, которые эти письма привозили. Поручик Корф сообщал в правительствующий Сенат: «Оный старый безумец, бывший князь Дмитрий Голицын, еще не раз злобы свои на российские порядки изблевал, прежде чем помре».
Узник недолго томился в каземате Шлиссельбурга: преклонные годы, усилившиеся болезни, нравственные потрясения во время следствия и суда через три с половиной месяца после заключения в крепость свели его в могилу.
«Каналья курляндская» Бирон
Бироны принадлежали к одной из самых незначительных курляндских фамилий, родоначальником которой был дед Густав, называвшийся Бюреном. Он числился старшим конюхом герцога Курляндского и за свою службу был награжден мызой. Старший его сын отправился в Польшу, где со временем получил генеральский чин. Младший сын остался на родине, тоже был конюхом при дворе герцога, а потом сопровождал принца Александра (сына герцога Иакова) в Венгрию. После смерти принца он вернулся в Курляндию с экипажами покойного, получил чин капитана лесничих, владел отцовской мызой и имел трех сыновей. Эрнст Иоганн Бюрен был средним из них.
Закончив Кенигсбергский университет (по другим сведения, он его не закончил), Эрнст Иоганн отправился в Санкт-Петербург, чтобы найти себе место, но не нашел такого, которое удовлетворяло бы его непомерное честолюбие. Рассказывают, будто бы он просился даже в камер-юнкеры при дворе царевича Алексея, но ему было отказано, причем с презрительным замечанием, что он слишком низкого происхождения. В 1724 году Бюрен возвратился в Митаву. Он пристроился канцелярским писцом у П.М. Бестужева – обер-гофмаршала двора вдовствующей герцогини Анны Курляндской.
Однажды Бюрен отвозил герцогине в ее загородный дворец какие-то бумаги на подпись, а так как он был ловким, смелым и сообразительным, то понравился Анне Иоанновне толковым объяснением всех дел, которые требовали ее решения. Подписав бумаги, герцогиня изъявила желание, чтобы он и впредь являлся к ней по делам. Через несколько недель она назначила Бюрена своим секретарем, а еще через какое-то время ввела в звание камер-юнкера.
Заняв видное положение, Бюрен сообразил, что его низкое происхождение и неказистая фамилия будут мешать ему в дальнейшей карьере. Недолго думая, он переменил свою фамилию на «Бирон» и стал доказывать, что он – прямой потомок знатного французского рода Биронов. Вслед за этим начал хлопотать о том, чтобы его причислили к курляндскому дворянству, ссылаясь на то, что его отец служил в польском войске офицером. Когда ему отказали, он пожаловался герцогине, и та настояла на удовлетворении ходатайства Бирона, несмотря на противодействие знатных курляндских вельмож.
Анна Иоанновна все больше привязывалась к своему секретарю, считала его самым способным и преданным из сановников, окружавших ее. Многие не скрывали своего неудовольствия, что важный пост при дворе герцогини занимает человек столь низкого происхождения, никому не известный и не имеющий заслуг. Чтобы возвысить Бирона, герцогиня решила женить его на девушке из старинной и знатной дворянской семьи. Выбор ее пал на фрейлину Бенигну-Готлиб фон Тротита-Трейден – некрасивую старую деву, к тому же болезненную. В Курляндии семья Бирона жила в одном доме с герцогиней. В России было то же самое: в день восшествия Анны Иоанновны на русский престол семейство Биронов переехало в императорский дворец.
Бирон был совершенно чужд России и ее интересам и, приехав в Санкт-Петербург, не выказывал склонности заниматься государственными делами: его интересовали только лошади и карты. Императрица мало доверяла новым для нее лицам, которые окружили ее в России. Она сама потребовала от Бирона, чтобы он стал ее советником и принимал участие в государственных делах. Он был крайне честолюбив, лишен понятий о чести и долге, но обладал огромной энергией и настойчивостью в достижении своих личных целей. Людей, знавших Бирона, поражали частые перепады в его настроении – от милости к гневу, от изысканной лести к неприкрытой грубости…
Фаворит сначала стал разделять со своей государыней заботы по управлению государством, а затем и вовсе все прибрал к своим рукам. Это согласовывалось и с желанием Анны Иоанновны, которая вскоре предоставила ему всю верховную власть в государстве. Бирон окружил себя только такими людьми, в чью преданность верил – в основном немцами или теми из русских, кто соглашался безоговорочно поддерживать его. С их помощью он стал настоящим правителем России, издавая от имени Анны Иоанновны один указ за другим. По словам современников, Бирон терзал все государство и все сословия, заботясь только об укреплении своей власти и приобретении все больших почестей и богатств. Императрица жаловала его титулами и наградами, поместьями с тысячами крепостных душ и ценными подарками. Стоны и жалобы народа не доходили до Анны Иоанновны, а если и доходили, то Бирону и его сторонникам удавалось убедить императрицу, что народ бунтует, а потому только строгостью и жестокостью можно держать его в повиновении.
Богатство Бирона росло ежедневно, доходы были велики, а пышность и роскошь соперничали с царской. За пределами России он имел имение в Силезии, а также приобрел герцогство Курляндское. Дворяне Курляндии теперь за честь для себя считали избрать в герцоги того, кого раньше не хотели признать даже равным себе. В июле 1739 года германский император прислал Бирону диплом на пожалование ему титула «светлейший», но тот долго не отвечал императору, считая, что титул этот должен был быть пожалован ему гораздо раньше.
Еще в 1731 году Анна Иоанновна, едва вступив на престол, издала указ, по которому российский трон утверждался за будущим ребенком ее племянницы Анны Леопольдовны, которой в то время было всего 13 лет. В середине октября 1740 года врачи признали здоровье царицы безнадежным, и она подписала указ
