Первое время королева сходила с детьми вниз, чтобы они могли побегать по каштановой аллее, но однажды два тюремщика, стоявшие у входной двери, пустили ей в лицо дым от трубок. В другой раз они вместе с национальными гвардейцами при появлении королевской семьи начали хохотать и аплодировать, и сопровождали Марию-Антуанетту насмешками и дерзостями. Солдаты плясали, распевая революционные песни; рабочие в саду хвалились, что готовы своими инструментами отрубить королеве голову… Несколько дней она не выходила на прогулку, но детям нужны были простор и воздух, и королеве снова приходилось сходить вниз под градом насмешек.
20 июня 1793 года вооруженная дубинами и палками толпа вышла из парижских пригородов и сначала направилась в Национальное собрание, а потом заполнила все сады Тюильри. Вдоль забора, правда, была выстроена Национальная гвардия, но вскоре большинство гвардейцев перешло на сторону манифестантов. Людовик XVI сохранял спокойствие, но Мария-Антуанетта и дети плакали. К трем часам дня жандармы и гвардия уже не могли сдерживать народ, двери дворца распахнулись, и на несколько секунд все его залы заполнились вооруженными людьми. Крики, звон разбивающихся стекол и хлопанье дверей привели в ужас всю королевскую семью. Несколько верных людей увели королеву и детей в покои дофина, а Людовик XVI остался в своих апартаментах.
Когда народ захватил покои Марии-Антуанетты, она с детьми бросилась в покои короля. Вдруг двери в Зал совета распахнулись, и королева с сыном на руках, едва живая от страха, оказалась перед обезумевшей от ярости толпой. Слышались призывы отрубить ей голову… Лишь к 10 часам вечера дворец и сад были полностью освобождены от возмущенного народа, и королевская семья была спасена. Но 9 августа восстание вспыхнуло уже повсеместно, и хотя в Тюильри сохранялось видимое спокойствие, королевской семье пришлось покинуть дворец и разместиться в четырех кельях бывшего монастыря. Потом их отправили в Люксембургский дворец, а оттуда – в Тампль, где супругов по решению Конвента разделили.
Им было позволено только обедать вместе, и то с условием, «чтобы ни одного слова между ними не было произнесено тихо». Марию-Антуанетту перевели на верхний этаж башни, а дофина на ночь отводили спать к королю. В новой своей камере королева была еще больше отделена от семьи, к тому же у нее отняли перья, чернила и бумагу… В «Истории Франции», которую Мария-Антуанетта читала детям, усмотрели желание внушить им ненависть к родине. И хотя теперь она не слышала прямых оскорблений, но зато ей приходилось выносить подозрительность и фамильярность стражников.
В Тампле, в отличие от своего супруга, Мария-Антуанетта не была так покорна судьбе и старалась даже в заключении поддерживать связь с роялистами. Благоприятствовала этому и относительная свобода, которой пользовались узники. Мария-Антуанетта не доверяла ни королю, так как он, по ее мнению, занял капитулянтскую позицию; ни революционным политикам, тайно предлагавшим ей свою помощь; она подозревала их в корыстолюбии и провокационных намерениях. Все свои надежды на спасение короны Мария-Антуанетта возлагала на вооруженную интервенцию «братских» монархий. Уступая ее давлению, Людовик XVI в апреле 1792 года объявил войну Австрии, а сама королева не только призвала в страну иностранные армии, но и выдала противнику французский военный план.
После казни мужа Мария-Антуанетта, казалось, тоже ушла из жизни: она отказывалась от пищи, перестала выходить на прогулки, ее часто стали мучить приступы… От всех перенесенных страданий 37- летняя королева превратилась в дряхлую, больную женщину. Один из стражников был тронут ее горем и постоянно уговаривал Марию-Антуанетту возобновить прогулки. Когда он был на посту, то сам выводил королеву во двор. Туда приводили принцессу Елизавету и детей, но Мария-Антуанетта сидела на стуле ко всему безучастная… В целом же время, проведенное ею в Тампле после казни Людовика XVI, было непрерывным рядом оскорблений и насмешек. По мере приближения заседаний Революционного трибунала они становились все яростнее и грубее. Так, например, один из стражников как-то выдернул стул из-под одного из детей и сказал: «Где это видано, чтобы арестантам давали стулья и столы? Довольно с них соломы!»
Монархи Европы, занятые созданием коалиции против Франции, не думали о будущем королевы, хотя в Париже несколько верных людей продолжали разрабатывать планы спасения Марии-Антуанетты, ее детей и сестры короля Елизаветы. Королева была предупреждена о готовящемся плане через одного из тюремщиков, который делал все, чтобы облегчить судьбу королевской семьи. Вместе с двумя стражниками он собирался вывести Марию-Антуанетту и принцессу Елизавету из Тампля в одежде тюремщиков, а дофина – под видом сына стражника. Но к концу марта Конвент заподозрил королеву в разработке коварных планов, и караул в Тампле был сменен. Преданный тюремщик уже не мог исполнить задуманный план, но все же предложил королеве спасти ее одну. Мария-Антуанетта отказалась…
Ночью 2 августа 1793 года по приказу прокурора Конвента королеву отправили в тюрьму Консьержери. Ей пришлось одеваться в присутствии стражников, которым было приказано ни на секунду не выпускать королеву из виду. Муниципальные чиновники потребовали, чтобы королева показала им свои карманы. В них находилось только то, что у нее еще оставалось: пряди волос мужа и детей, маленькая таблица цифр, по которой она учила сына считать, бумажник с адресом детского доктора и портретами подруг ее детства – принцесс Гессенской и Мекленбургской, портрет госпожи де Ламбаль, молитвы к Святейшему сердцу Иисусову… Королеве разрешили оставить только платок и флакон, на случай, если ей сделается дурно.
В Консьержери обычно содержались государственные преступники, и Марию-Антуанетту, как частное лицо, поместили не в тюрьму, а в комнату, окна которой выходили на женский двор тюрьмы. Это была довольно большая комната – бывший зал Совета, где в прежние годы собирались королевские судьи, чтобы выслушивать жалобы заключенных. На стенах и на старых обоях, клочьями свисавших от сырости, еще виднелись следы королевских лилий. Перегородка разделяла помещение почти на две равных части: в дальней комнате поместили королеву, в передней постоянно находились два жандарма, наблюдавшие за ней день и ночь. Завернувшись в одеяло, Мария-Антуанета целыми днями читала, пока хватало света. Ей было абсолютно все равно, был ли кто-нибудь в ее камере или нет, и нашлись любопытные, которым очень хотелось увидеть столь необычную узницу. В Консьержери королеву тоже не щадили и постоянно подвергали издевательским унижениям. Она не могла взять своего белья из Тампля, так как оно было там опечатано, и просила, чтобы ей прислали четыре рубашки и пару башмаков. Рубашки выдавались Марии- Антуанетте по одной через 10 дней, а два платья, которые у нее оставались, были уже истлевшими от постоянной сырости.
В тюрьме Консьержери только привратник Ришар и его супруга старались окружить королеву вниманием и предупредительностью и как-то смягчить бесчеловечные приказания общественного обвинителя Фукье-Тинвиля. Благодаря этим людям у Марии-Антуанетты была довольно хорошая постель, они приносили ей приличную еду, старались сделать какой-нибудь сюрприз или доставить удовольствие, которые могли бы королеве понравиться. Глядя на них, и некоторые из жандармов стали выказывать сострадание, например, один из них наставлял других: «Главное – старайтесь не говорить с ней о ее детях».
Такое отношение к королеве тюремщиков давало надежду ее друзьям, бывшим на свободе. В частности, графиня Жансон пыталась подкупить одного капуцина, граф Мерси прислал из Брюсселя деньги, но Дантон гордо ответил, что смерть французской королевы не входит в его расчеты и что он согласен покровительствовать ей без всякого вознаграждения. 3 сентября к королеве привели некоего шевалье де Ружвиля – французского гренадера, которому разрешили преподнести ей гвоздику. Среди лепестков Мария-Антуанетта нашла записку, где говорилось о возможности побега. Ответ королевы был перехвачен тюремщиками, но гренадер уже успел скрыться. Был еще один план побега, но для выполнения его нужно было убить двух жандармов, на что королева не соглашалась.
По «делу о гвоздике» Комитет общественного спасения решил провести дознание прямо в камере королевы, которая сначала все отрицала: никто не передавал ей никаких записок, хотя какой-то незнакомец приходил «во время ее нервного припадка». Тогда члены Комитета стали спрашивать Марию-Антуанетту, что ей известно о политическом положении на тот момент, знает ли она о победах французской армии, сохранила ли «отношения с внешним миром». Но она отвечала, что знает лишь то, о чем слышала от стражников, и заявляла, что беспокоит ее только счастье Франции. После этого допрос снова вернулся к «делу о гвоздике», и в один день королеву допрашивали два раза.
