После допроса Марию-Антуанету перевели в другую камеру. К этому времени она была уже так слаба и измучена, что некоторые члены Конвента даже стали надеяться, что королева умрет своей смертью. А между тем общественность требовала смертного приговора для «подлой австриячки», и 9 сентября якобинцы потребовали ускорить судебный процесс и исполнить приговор, которого ждала вся Франция.
Общественный обвинитель Фукье-Тинвиль так и не смог собрать досье против Марии-Антуанетты, хотя были просмотрены все ее личные бумаги и письма. Не найдя многих документов, Фукье объявил, что они были уничтожены во время бегства королевской семьи из Парижа, и для обвинения этого оказалось достаточно. Кроме того, были использованы обвинения дофина Людовика XVII, который якобы свидетельствовал против своей матери. Председатель Революционного трибунала во время заседания обвинил Марию-Антуанетту в пагубном влиянии на короля Людовика XVI: «Это вы научили Луи искусству обмана, с помощью которого он лгал своему народу, который привык ему верить». Потом королеве напомнили об октябрьских днях 1789 года, ее ответственности за развязывание войны и вновь обвинили по «делу о гвоздике». В суде Мария-Антуанетта была одна против своих обвинителей, никто не указал ей, как вести себя и как защищаться. С защитниками, которых ей назначили, у королевы было три свидания, во время которых их разговоры подслушивали.
14 октября 1793 года Марию-Антуанетту стали судить за «государственную измену», но свидетели, которых вызывали в течение всего дня, не дали против королевы каких-либо серьезных показаний. Мария- Антуанетта уже стала надеяться, что ее просто депортируют, но ее приговорили к смертной казни. Один из очевидцев судебного процесса потом вспоминал: «Слушая обвинения и приговор, королева не выдала ни единого признака испуга или паники. Она вышла из зала, не сказав последнего слова ни судьям, ни публике». Королеву отвели в камеру для приговоренных, где она попросила принести ей письменные принадлежности и села писать письмо принцессе Елизавете, поручая ей своих детей.
16 октября 1793 года Мария-Антуанетта оделась во все траурное, но ей не разрешили этого, и служанка помогла королеве переодеться. В 10 часов утра палач А. Сансон связал ей за спиной руки, снял с головы чепец и обрезал волосы… В конце двора собралось много народу, и среди них Мария-Антуанетта увидела жену тюремного смотрителя Ришара, окликнула ее по имени и поблагодарила за все те благодеяния, которая та ей оказывала.
Со связанными руками королева с трудом взобралась на телегу, которая должна была везти ее к эшафоту. Холодный и туманный осенний день еще больше угнетал и без того тяжелое состояние Марии- Антуанетты. Телега медленно ехала сквозь плотную толпу, собравшуюся с раннего утра. Рядом с королевой стоял священник Жирар, которому на мгновение показалось, что в ее глазах мелькнул страх. Он попытался было ободрить королеву, увещевая, чтобы она не теряла мужества.
– Мужества! – воскликнула Мария-Антуанетта. – Гораздо больше его надо было бы для жизни, чем для смерти.
Тридцать тысяч жандармов были расставлены по ходу следования королевы, чтобы пресечь любую ее попытку к бегству… Все улицы, крыши и окна домов были заполнены зрителями всякого возраста, пола и звания. Воздух оглашался проклятиями и криками одобрения, но королева была нечувствительна ко всему происходящему. Она горячо молилась, так как в эти ужасные минуты только религия придавала ей мужество и душа ее уже высоко вознеслась над всеми страстями человеческими. Но увидев место казни, Мария- Антуанетта изменилась в лице и покрылась бледностью, однако скоро опять собралась с духом и взошла на эшафот, при этом наступила на ногу палачу и сказала: «Пардон, месье, я нечаянно».
Подготовка к казни длилась четыре минуты, которые казались бесконечными. Королева преклонила колени, чтобы получить благословение от сопровождавшего ее священника, а потом воскликнула: «Молитесь обо мне и не оставляйте детей моих! А ты, Великий Боже, прими смерть мою в жертву умилостивления за грехи моей жизни!» Это были ее последние слова…
«Главный бунтовщик» Тадеуш Костюшко
В октябре 1794 года русские войска под командованием генерал-поручика графа И.Е. Ферзена разбили в районе укрепленного замка Мацейовиц польский отряд, которым предводительствовал руководитель восстания Т. Костюшко. Обе стороны сражались с сильным ожесточением, но поляки не выдержали стремительного натиска русских, войска их пришли в совершенное расстройство, и к полудню 10 октября кровопролитное сражение закончилось. Тысячи повстанцев погибли. Во время преследования Т. Костюшко, раненный в голову саблей и тремя ударами пики в спину, был взят в плен, как и его друг и сподвижник Ю. Немцевич, раненный в правую руку. В плену оказались также еще пять начальников из штаба восставших, 200 офицеров и около 2000 младших командиров и рядовых.
Через три дня граф И.Е. Ферзен с войсками, обозами и пленными тронулся в путь. Т. Костюшко вместе с лекарем посадили в маленькую карету, но по дороге И.Е. Ферзен получил приказ идти навстречу А.В. Суворову для осады Варшавы, и пленных препоручили генерал-майору А.И. Хрущову. В сопровождении отряда из 200 человек он должен был доставить их во внутренние пределы России.
Пленение Т. Костюшко принесло русскому правительство немало забот: Варшава еще удерживалась повстанцами, а на значительной части Литвы и Белоруссии продолжались волнения. Поэтому колонна пленных с многочисленным конвоем сначала получила приказ двигаться в обход – через Киев. Генерал- майор А.И. Хрущов вручил премьер-министру В. Титову секретный ордер, в котором говорилось: «Главного польского бунтовщика Костюшко с его секретарем Немцевичем и адъютантом Фишером отправить в Санкт- Петербург».
В Петербурге руководителя польского восстания заключили в Комендантский дом Петропавловской крепости, причем приказано было содержать его на особом положении. Узнику казалось, что его поместили в глубокий колодец, куда не долетают ни шум жизни, ни солнечный луч. Больная нога приковала его к койке, и целыми днями он вынужден был лежать на спине, видя перед собой только мглисто-серый потолок, цвет которого лишь к закату чуть-чуть теплел. Первые дни заключения Т. Костюшко вел внутренний спор со своим прошлым; как историк, анализировал важнейшие этапы восстания и каждый из них рассматривал с двух сторон – как событие протекало в действительности и как оно могло бы происходить, если бы удалось провести в жизнь те радикальные реформы, которые он считал нужными. Но на кого из своих генералов он мог положиться? Почти все они были заинтересованы в поражении восстания, ведь победа народа лишила бы их шляхетских привилегий…
Ежедневные допросы и душевные муки по поводу поражения вызвали у Т. Костюшко глубокую депрессию. Он страдал от головных болей, бессонницы и обмороков, отказывался от пищи. Сказывались и последствия тяжелых ранений… На допросах Т. Костюшко отрицал, что хотел ввести в Польше порядок правления, который тогда существовал во Франции, но признал, что имел сведения о намерениях революционной Франции субсидировать польское восстание деньгами. Он откровенно заявлял, что, если бы Франция могла содействовать возвращению Польше отнятых у нее областей и установлению в стране формы правления, согласной с желаниями польского народа, он лично не препятствовал бы заключению польско-французского трактата. Не скрывал Т. Костюшко и того, что Польша заключила бы союз и с Турцией, если бы та объявила войну России.
Почти ежедневно генерал-прокурору А.Н. Самойлову доносили о каждом слове и действии, а также физическом и душевном состоянии узника: находился «в превеликой задумчивости» или «грусти», «беспрестанно плакал», сидел «с утра до вечера на одном месте». В декабре генерал-прокурор передал узнику в крепость послание, в котором говорилось: «Река не позволяет мне приехать Вас видеть… сие время употребите в пользу. Вот вам бумага, на которой положите апологию жизни вашей; начните с обстоятельств, принадлежащих до конституции 3 мая (1791 г. –
