Отец то и дело пожимал руку то Архипу, то Ипполиту и говорил очень сбивчиво.
— Мы будем заботиться о нем, как о родном брате, — сказал по-грузински Ипполит звонким басом. — Только вот зря вы нас обижаете.
— Я обижаю вас? — удивился отец.
— Ну да, обижаете, — продолжал Ипполит, — какие же мы батоно?
— Ну, а ты чего не знакомишься? — обратился ко мне Архип. — Мы уже слышали, как ты чуть в драку не полез, когда Коля с тобой хотел познакомиться. Ну, давай руку.
Я протянул Архипу руку. Он крепко пожал ее. Затем точно так же я познакомился и с Ипполитом.
— По-грузински говоришь? — спросил Ипполит.
— Мало говорю, — смущенно произнес я.
— То есть плохо говоришь, — поправил меня Архип. — Ну, ничего, сейчагс уверишь мало, а потом будешь говорить много.
Где-то в коридоре раздался пронзительный звонок, и наши новые знакомые оставили нас.
— Сегодня ваш сын получит форменную одежду, а завтра пойдет учиться. Вы спокойно уезжайте. Он скоро привыкнет ко всему, — сказал на прощание Архип.
Мысль, что скоро придется расстаться с отцом, огнем обожгла мое сердце.
Отец, вероятно, переживал предстоящую разлуку не менее, чем я. Он прижал меня к себе одной рукой и крепко поцеловал.
Я не заметил, как около нас очутился низенький, щуплый мальчик. Лицо его было почти черного цвета, толстые черные брови были насуплены.
— Обнимаетесь, значит? — как-то странно улыбаясь, бросил мальчик, подходя к одной из коек. — Эх, дикари, не знаю, что мне с вами делать!..
Слова его и тон, которым он произносил их, показали мне, что это, видимо, был еще один начальник.
Отец несколько удивленно посмотрел на него и спросил, о ком он говорит.
— Не о вас, папаша. Какие же вы дикари, вы культурные люди. Зачем же я вас буду оскорблять? Это я так, про себя разговаривал.
Он зачем-то приподнял подушку.
— Вы что, сына на учебу привели? — поинтересовался он. — Напрасно. Здесь его не выучат. Только нос разобьют, бока наломают, а толку не будет.
— Как так? Почему? — нахмурился отец.
— Почему? — передразнил темнолицый мальчик отца. — Хулиганы они, дерутся, бьют всех, иногда даже и убивают. Вот мы только вчера двоих детей похоронили: одного абхазца, другого мингрельца. А завтра, я узнал, собираются какого-то свана убить. Говорят, этот обреченный кого-то утром обидел. Что делать? Приходится жить с дикарями.
Мальчик печально покачал своей черной головой.
Для меня вопрос был ясен. Несчастный обреченный был я. Во-первых, я сван, а во-вторых, действительно утром обидел злополучного Колю не я тут же решил, что ни за что не останусь страшном доме.
Отец тоже взволновался. Он даже несколько побледнел.
— Мы никого не обижали, — нерешително произнес он.
— Так сваны это вы? — удивился мальчик. Его брови поползли вверх, маленькие живые глазки сверкнули. — Вам надо бежать, — решительно произнес он и подошел вплотную к моей койке. — Сына можно иметь и неученого, но его непременно надо иметь живого. А мертвый какой же он сын? Вам надо незаметно бежать.
Я стал оглядываться по сторонам. Мальчик перехватил мой взгляд.
— Я вам помогу. Вот за этим окном, совсем рядом, водосточная труба. По ней вы можете спуститься, а там...
— Джих, ты что здесь делаешь? Уроки начались, а ты что, звонка не слышал? Бездельник! — В спальню вошла сухопарая, высокая женщина с добрым круглым лицом и седыми волосами.
Джих посмотрел на нас, на женщину, несшую в руках форменную одежду.
— Неужели я опоздал? — спохватился он. — Я в уборной был... Бегу!.. Никому ни слова, я потом помогу вам бежать, ждите меня! — сказал он отцу на ухо и выбежал из спальни.
— Опять, наверно, курил? — спросила женщина, обращаясь к моему отцу. — Безнадежный парень. От рук отбился...
Женщина положила белье на мою койку. Оказалось, что это была кастелянша интерната:
— Кто этот мальчик? — поинтересовался отец, заметно повеселевший.
— Это, говорят, сынок какого-то важного человека, а озорник страшный. Как только земля таких держит!
Отец, искоса поглядывая на меня, продолжал выяснять истину.
— Этот озорник, как вы сказали, рассказал нам, что дети в интернате здорово дерутся... и... даже убивают друг друга.
— Что вы, что вы! — заохала кастелянша и замахала на отца руками. — Дети здесь хорошие. А его действительно били раза два, но драку затевал он.
На душе у меня стало легче.
— А он говорит, что меня... — начал было я и тут же стушевался.
— Вы его только послушайте, он вам такое расскажет! Это гнойник нашей школы, — глаза у женщины стали серьезными, почти злыми.
— Почему же его не выгонят? — удивился отец. — Его уже несколько раз выгоняли. Да что толку: отец прикажет, опять принимают.
Я почти совсем успокоился и принялся рассматривать лежащие на моей койке трусы и рубашку. Не было только красного галстука. Его, кстати сказать, не было и на Джихе.
— Пойдем со мной. Помоешься в бане и переоденешься. А вы подождите нас, мы скоро, — сказала, женщина отцу, и мы с ней пошли по коридору.
— Ну, иди, будь мужчиной, — похлопал меня по спине отец. — Начинай свою новую жизнь.
— А если такой опять встретится, что я буду делать?
— Делай то, что мужчины делают: если ударит, намни бока, чтобы запомнил нашу фамилию, а в разговоры с такими не вступай, обманут тебя. Что тебя — меня чуть не обманул, паршивец, взрослого человека чуть не заставил лезть по водосточной трубе.
И я смело зашагал за высокой седой женщиной в белом халате. Мы спустились в подвал.
У входа в баню я встретился с Сеитом и Бидзиной.
Распоряжался баней старый армянин Айрапет Сейранян. Обошелся он с нами довольно бесцеремонно: что-то буркнул в свои висящие, словно мокрые усы и кивком головы показал на скамейки.
Затем он показал, как регулировать горячую и холодную воду, вручил каждому по кусочку мыла и вышел.
— Очень важный человек, — заметил Сеит. — Должно быть, ученый.
Я согласился с ним, но Бидзина резонно заметил, что если бы банщик был очень ученый человек, то не носил бы худые ботинки. В Сванетии считалось, что ученый человек должен непременно обладать богатством.
В бане не обошлось без происшествий. Бидзина резко повернул кран с горячей водой, и его моментально обдало кипятком. Он закричал. Все тело его стало красным как кумач. Мы с Сеитом, не зная, чем ему помочь, стали тоже кричать. Когда к нам пришли взрослые, то трудно, было определить, кто из нас пострадавший. Через минуту все мы были в медицинском пункте. Прежде чем я успел что-либо сообразить, половина моего тела была измазана какой-то черной мазью. И лишь когда прибежал запыхавшийся отец, мне удалось объяснить, что со мной и с Сеитом ничего не произошло, а что ошпарился Бидзина.
Доктор, осмотрев нас, отправил обратно в баню, а сам занялся Бидзиной.
В коридоре собрались ученики. Среди них был и Джих.
— Несчастные дети гор, их нагишом водят по коридорам, как обезьян, напоказ, — разглагольствовал
