обладал Рэндалл Баккара, ничто не мешает предположить, что его сквайр тоже мог его приобрести. Может быть, от самого Рэндалла. Ты же знаешь эти возвышенные мальчишеские ритуалы вдали от глаз бдительных взрослых. Или же король мог оказаться плодом крови самой Красной Ведьмы. Это все не важно. Ничто из всего этого не убеждает меня в существовании Могущества как такового, в том, что оно разнится по смыслу с простой харизмой, не подтверждает права короля зваться Баккара, а следовательно, ничто не может остановить тебя.
— Выходит, отец замечательно сделал свою работу?
— Выходит, ты не осмеливаешься воспользоваться плодами его трудов.
— Зачем тебе-то все это нужно?
— Из чувства семейственности, я полагаю. Ну и, разумеется, ради собственной безопасности. Баккара никогда мне не нравился, а сейчас он начинает меня нервировать. Я перестаю понимать, что происходит и зачем он это делает. А это плохо. Нельзя делать то, что невозможно объяснить.
— Нет, — решительно ответил Клемент. — Я не пойду против Баккара с этим его чертовым Даром. Я не желаю наткнуться вместе с моими людьми на стадо обожествляющей его черни. Уж проще тебе самому заколоть его ночью в спальне.
— Я не могу этого сделать, и причины тебе известны.
— Тогда ищи другого безумца. Настолько мне это не надо.
— Я не знаю, поверишь ты мне или нет…. — задумчиво произнес приезжий.
— Скорее нет.
— А зря. Я все же бывал тебе полезен. Так вот, Рэндалл Баккара — не тот.
— В смысле?
— Не тот человек, который взял Констанцу. Этот похож на прежнего не более, чем бронзовый памятник — на него живого. Тот излучал восторг. Этот — какое-то буйное помешательство. С ним что-то происходит, и ты не представляешь себе, сколь многое количество народу он держит в напряжении. Раньше его боялись только мы. Теперь это общий удел. Возможно… я говорю, возможно, устранение Баккара будет приветствоваться гораздо большим числом имеющих вес нотаблей, чем мы могли бы надеяться. И берусь утверждать совершенно точно, что церковь воспримет его со значительным, хотя и тайным облегчением. Не станешь же ты утверждать, будто не слышал этих выкриков в толпе, этих лозунгов, словно невзначай кидаемых черни с амвонов, этих проповедей Эпилептика, связывающих Баккара с его королевой таким образом, что теперь он не может отмежеваться от нее иначе, как только казнив. Разговоры на улицах о всепроникающем колдовстве ему абсолютно ни к чему. Рэндалл Баккара находится под угрозой Ультима Региа. Предупреждения королям, — чуть усмехнувшись, расшифровал гость. — Он чувствует, что если поведет себя иначе, церковь будет разговаривать с ним языком интердикта. Полный бойкот. Ни крестин, ни венчаний, ни похорон на всех просторах Альтерры. Едва ли ему захочется иметь дело с крестьянским бунтом, который из этого вырастет. Едва ли чернь в одночасье перестанет верить в Бога. Скорее она пожертвует Баккара. Саватс ведь работает на тебя?
— Да, — сказал Клемент. — Но он сам этого не знает. Иначе едва ли его искренность принесла бы такие плоды.
— Пытаясь избежать интердикта, он подстригает все, что хоть немного поднимается над средним уровнем. Его брак с Красной Ведьмой можно рассматривать, с одной стороны, как попытку спасти фаворитку — иначе ему становится просто невозможно узаконить ее присутствие. А он в нем, несомненно, нуждается. С другой стороны, это место непременно погубит ее. Ей никогда не стать настолько же интересной и независимой королевой, какой была Венона Сариана. В случае мятежа у нас был бы шанс оказаться в ситуации баш на баш. Но кто своим именем поднимет и возглавит мятеж, когда Клемент — трус, а Уриен — лицо духовное? Разве что, — пришелец сделал паузу, — Константин? Приходится признать, что среди этих троих младший — наиболее вероятная фигура на должность мятежного вождя. Мученик режима. Он даже сидит в тюрьме за попытку покушения на короля Баккара.
— Константин сидит за дедоубийство, — почти добродушно поправил его Клемент. — А дураков не жалко.
— Правда в этом деле — не главное. Главное — то, что мы с тобой способны сделать из этой правды. В частности, из Константина получился бы неплохой образ на щит.
— За одним крохотным затруднением. Константин — пожизненный узник Башни, — закончил за него Клемент Брогау.
— Ну… мы могли бы извлечь его оттуда, почистить и привести в порядок. И он мог бы произнести вслух слова, которые боишься сказать ты и не имею права — я. В конце концов, он — третий принц, и еще так недавно слушал сказки.
— Из Башни?! — Клемент расхохотался. — Пожалуй, идея заколоть Баккара в его собственной спальне, из всего, что было высказано здесь сегодня, выглядела наименьшим бредом.
— Это не так сложно, как ты думаешь. Ты ведь знаешь, что Баккара подвел свою королеву под государственную измену?
— Ты в самом деле полагаешь, будто он обезглавит ее?
— Приговор вынесен. Полагали, будто он ищет только повод для развода. Однако он настолько последователен, что, по всей видимости, для принцессы Амнези придется ожидать самого худшего.
— Да, и если все это делается ради его брака с Красной Ведьмой, то, поди-ка, она и стоит за всем этим? Она что, в самом деле настолько незаурядна? Может, мне следует ее устранить? Хотя бы для того, чтобы заставить его паниковать и ошибаться?
— Попробуй, — безразлично сказал пришелец, — если хочешь увидеть настоящий террор, в котором гарантированно не уцелеет никто из наших. То, что он творит сейчас, покажется тебе цветочками. Я бы на твоем месте не связывался. Он скорее всего сам устранит ее, так или иначе. Однако не преувеличивай значение Красной Ведьмы. В моем представлении она всего лишь своего рода управляющий символ, который может быть поставлен в нужном месте, в нужное время и, замечу, в интересах нужного человека. На нее не стоит рассчитывать, и ее не стоит опасаться. Она безусловно предана королю, как может быть предана женщина мужчине, но в данный момент он ее изолировал. Более того, складывается впечатление, что пока творится все это… безобразие, он старается держаться от нее подальше. Вот этим я бы воспользовался.
— Уж не боится ли он ее? Может быть, мы могли бы попытаться использовать ее, как равновеликую силу? Ты ведь так сперва и хотел, нет?
— Какие бы сверхъестественные возможности ни приписывала ей безграмотная чернь, даром воспламенять сердца она отнюдь не обладает. Возможно, Баккара предполагает, что она могла бы как-то на него повлиять. Ее магия, если так это называть, крестьянская по своей сути, очень практичная и конкретная. Не думаю, чтобы она могла сотворить что-то хорошее или плохое с таким безумием, как у него. Я ее вычеркнул из списка факторов, на которые нам следует обращать внимание. Так вот насчет Башни…
— Почему тебе так не терпится заставить меня что-то сделать?
— Потому что ты — верный сын церкви Каменщика. Потому что у тебя есть дети, это обеспечивает крепость династии. Потому что царствование Баккара угрожает твоей жизни и самому существованию твоей фамилии. Потому что у тебя единственного достаточно для этого и мотивов, и сил.
— Позволь мне самому решать, достаточно их у меня или нет!
— И потому, что надо что-то делать. Сколько времени ты еще можешь жить черной данью? Я не ошибся? Ты живешь черной данью?
— Нет, — буркнул сквозь зубы Клемент. — Ты никогда не ошибаешься.
— Ты мне льстишь. Так вот насчет Башни.
— Ну что там у тебя насчет этой проклятой Башни?
— Королеву держат не там, — медленно сказал гость. — Такова ее просьба, которую Баккара удовлетворил. Она живет под охраной в Белом Дворце. И ради ее охраны Баккара, разумеется, не снимает личную гвардию с королевской резиденции. Однако охраняют ее очень серьезно: не столько против попыток освободить ее, сколько против ублюдочного гнева толпы, которая видит в ней ведьму, каких еще не бывало.
— А ты не веришь в ведьм?
