Это не слишком веселое дело — жить под ионным зонтиком. Никакой связи, никаких трансляций, записями и играми обменялись уже не по разу. Выйдешь наружу, и ощущение такое, будто мир — одни только стены белого тумана. Визоры в нем слепнут, радиоволна пропадает. Два шага сделаешь, держась за черное скальное ребро, и забыл уже, куда обратно. Посидишь на камушке в спецкостюме, стирая со шлема конденсат — вот и вся прогулка. Возвращаешься обратно в кают-компанию, где твоя морда осточертела так же, как тебе — примелькавшиеся морды прочих вахтовиков.
С одной стороны, теперь его можно не держать, свернуть. Спалились по самые потроха. Глазастый и немыслимо крутой тип на «кукурузнике» пролетел над выработкой, едва не пузом скользя по скалам, и, надо думать, заснял тут все. Он, Кодзи, уже отстоял свои полчаса на ковре у топ-менеждера хатамото Ни, когда тот искал виноватых. Больше всего досталось, конечно, ПВО: не смогли сбить разведчика, даже никакой лазерной стрелялкой не оборудованный. С одной стороны, хорошо, конечно, что есть кто-то виноватый больше тебя. Тем только и оправдались: мол, наши системы тут тоже слепы!
С другой стороны, тоже хорошо: у большинства людей от постоянной ионизации сильные, не проходящие со временем головные боли. Это вредные условия труда, не все горняки могут работать на Либеллине-VI по медицинским показаниям, и доплата невелика. Теперь, если их вывезут, корпорация обязана оплатить своим работникам лечение приобретенных болезней согласно сравнительной диагностике, которая в обязательном порядке проводится до и после вахты. Поговаривают, правда, что врачи корпорации имеют некую ориентировку — не слишком акцентировать внимание на мелочах. Верить им, так мы приезжаем отсюда отдохнувшие и поздоровевшие.
Вахты на Либеллине-VI невыносимо длинны, работники сменяются раз в год, когда приходит транспорт за продукцией и привозит все, без чего не может существовать нормальная колония: провизию, питьевую воду, туалетную бумагу… новые записи и игры, с которыми новой партии существовать год. Женщин не возят. Женщины дома ждут. И со временем ты приучаешься искать отдохновение души в том единственном, что остается с тобой всегда — в работе.
И гиперсвязи в поселке нет с тех пор, как тут высадились фермеры. Таково приказание хатамото Ии. И совсем непонятно, когда бы прилетел за нами транспорт теперь, когда Новая Надежда взяла орбитальное пространство под контроль. Ведь корпорации «Седьмая грань» важен не только карьер, откуда краулер тоннами гребет технически чистые кристаллы, корпорации важна тайна.
Потому что производственные налоги на Землях неимоверно высоки и корпорации нашей как будто не существует.
И вот всего один глазастый парень пролетел над нами на бреющем и ушел живым, хотя мог бы как тот спутник, который тоже слишком много знал, рассыпаться по окрестностям кучкой дымящихся обломков. Потом он доложил своему руководству, а то в свою очередь связалось со своей метрополией, а та — с нашей, а наша в свою очередь задала Успешному Синдику, чье имя неназывается, несколько неудобных вопросов, и чертовски похоже, что мы все потеряли работу.
Кто в этом виноват? В нашем клубе всякому ясно — фермеры. Понаехали тут.
Тайны, переставшие быть таковыми, доставляют своим хозяевам множество неприятностей, и где-то там, на Церере и в контролируемых ею областях арестовывают «белых воротничков», предъявляют им иски, определяют степень участия в «левых» доходах, описывают имущество. «Седьмой грани» предложено приобрести лицензии, заплатить налоги, штрафы и пени или самораспуститься. А мы сидим тут, связанные по рукам и ногам, и ждем, покуда до нас доберутся. Мысли наши заняты только нашим будущим, и ничего хорошего в этом будущем как будто нет.
Есть один тонкий момент, сказал хатамото Ии, когда выбрал время посетить наш клуб. Промышленный Совет Земель не может позволить себя обкрадывать, но это не значит, что планета — не наша! Пусть руководство из корыстных побуждений не зарегистрировало новую территорию, но директора уходят, а собственность остается. Либеллин-VI — мы слышали, фермеры назвали его Авалон, потому что им удалось вырастить тут съедобные яблоки! — наш
Мы добываем тут ценное стратегическое сырье и, если мы его уступим, то потеряем в авторитете и в весе. Кристалл — это прыжковый двигатель, а прыжок — это власть над пространством. Фермерам будут принесены извинения и выплачена компенсация. Разумеется, за счет фондов неправедной корпорации, если у власти останется прежнее руководство, или за счет личных фондов прежнего руководства, если корпорация пойдет под секвестр.
Мы можем быть неправедны, но мы не можем быть слабы.
Как неоднократно подмечал Брюс, мать его любила скуку и была в ней совершенно счастлива. Впрочем, какая уж тут скука, когда Айна самозабвенно скачет по синему надувному матрасику: ножки в белых носочках ударяют в упругую поверхность, раз-два, коленки поджимаются под грудь — ухх. Раз-два, она запрокидывается назад, пытаясь изобразить сальто. Смотри, мам!
Натали всякий раз всей внутренностью вздрагивает: а ну как шею себе повредит? Дитя возмущается: мам, ну я умею падать!
Этого мало, надо еще уметь вставать. Матери кажется, что Брюс в этом возрасте был поспокойнее. Посолиднее. На Айне синий комбинезон с перекрещенными на спине лямками — очень удобная штука, позволяющая материнской руке вовремя цапнуть за эти лямки. Под комбинезон поддет пушистый свитерок: в это время мы еще не включаем отопление, а на улице уже довольно прохладно. Да, экономим деньги, хотя на здоровье мы бы экономить не стали. Эта температура стимулирует активность ребенка. Напрыгается — тут же на матрасике и заснет, тогда и мать отдыхает. Жизненный цикл матери подчинен жизненному циклу ребенка: опыт уже есть. Копна черных кудряшек, круглые щечки-яблочки. Мы даже снимались в рекламе каких-то детских мелочей: здоровое дитя с отпечатком отцовской любви и материнского долгожданного счастья на рожице. С каждым ребенком вновь переживаешь детство, и это вот, третье вышло самым настоящим. Правильным.
У Айны есть отец, а у Натали — муж.
Конечно, это выглядит совсем иначе, чем жизнь на иждивении Эстергази. Натали считает и планирует: это вот мы купим сейчас, а с этим можно повременить до следующего месяца или года. За столом нас четверо, а карточка кредитная одна. Но в то же время, когда Натали выбирала… нет, будем честными, она не выбирала, потому что выбора у нее не было… Любое-другое-прочее — это уже не жизнь, а служение чужой жизни, вечно тоскливое подглядывание за чужим праздником в заиндевевшее окно.
Иногда на ее горизонте возникали «сестры» — местные функционеры и ненастойчиво, за чашечкой чая предлагали устроиться поработать. Работа, в основном, была такого свойства: куда-то съездить, с кем-то поговорить. Делиться душой.
Если для тебя поровну «да» и «нет», сказал Рассел, когда она с ним советовалась — я бы не хотел. Останься нашей. Они хотят не твою работу, они хотят тебя.
На Пантократоре этот ресурс ценится больше других: личность, душа, харизма. Есть люди, которые единым движением души разделяют: это вот будет хорошо, а вон то — совсем даже хорошо не будет. Единственное место в мире, где платят за то, что ты — человек хороший.
И они думают, я это могу?
Допустим, могу, если речь о Брюсе или Айне: слово матери, подтвержденное молчаливым согласием отца — краеугольный камень нашей счастливой семьи. Но общество состоит из семей, как из кубиков, и из семей в мир выходят взрослые, правильно воспитанные дети. Пантократор интересуется, будут ли они строить свою ячейку по образу и подобию той, из которой они вышли, или же будут строить ее по принципу — лишь бы иначе.
Пантократор считает, что если мужчина способен создать семью и защитить ее, он может личным примером научить тому же сто пацанов, которые глядят на него рты разинув. Дело лишь в том, чтобы он верил в добро и зло и узнавал их в лицо.
А женщина научить не может. Этому учит только жизнь, интуиция, вовремя сказанное слово, поданная
