Справа от него, улыбаясь сыто и блаженно, поверх разбросанной впопыхах одежды дремала Братислава Морган.
До сих пор Брюс никогда не думал, что у нее есть, например, ресницы. Ну или там грудь. Братислава лежала на боку, а авалонская сила тяжести работала себе, как должно, и это было таким мягким, нежным, тяжелым, матово светящимся в полутьме…
Одевались молча и торопливо, избегая друг на дружку смотреть. День не принадлежал им, и сами они себе не принадлежали. Ответственные посты, так сказать. Куча вопросов теснилась в голове у Брюса: в основном, все они крутились вокруг «почему я?» и еще «придешь ли ты нынче ночью?». Ну, наверное, было бы жалко, если на этом — все. С другой стороны, а если ей не понравилось? Может, ей аккумулятор в спальнике испортить: замерзнет — сама прибежит?
Мнэээ… Брюс потряс головой, в ней загремели недостойные мысли. Не придет — высплюсь, тоже хорошо.
Морган тем временем исчезла как тень, оставив по себе ощущение невыносимой терпкой сладости бытия и бурю воспоминаний в юношеском организме. Никто ничего не узнает, иначе засмеют.
За ночь насыпало сухой снежной крупы, в двух точках лагеря уже развели крохотные костерки, и женщины в бесформенных камуфляжных робах, надетых не для маскировки, а для тепла, стояли к ним в очередь — греть воду. Дети оставались в гнездах из одеял, а мужчины бродили одинокие и неприкаянные. От них ничего не зависело.
Долго не протянем. Это было настолько пугающе очевидно, что Брюс, сунув за щеку какой-то минимальный завтрак, вкуса которого он не разобрал, поспешил найти себе дело.
Таковое дело нашлось для него у медиков и состояло в хождении за водой к ближайшему ручью. Принести два бурдюка — и снова. И еще. В воду бросали обеззараживающие таблетки, создавая таким образом запас питья.
И еще — они не знали самых элементарных вещей. Например, если ноги вспотели, то после они непременно замерзнут, и если ты вынужден целый день носить непромокаемые ботинки, то нужны специальные носки, обычно одноразовые, да и саму непромокаемую обувь надобно сушить — изнутри. Норм назначил спецов — читать лекцию о принципах выживания в условиях дикой природы, в основном, чтобы занять людей и создать иллюзию, будто они спасутся, если сделают все правильно. На лекцию колонисты собрались притихшие, словно напуганные дети, бойцы ССО смотрели на них покровительственно и свысока. И эти люди думали, будто сделают с планетой все, что им угодно?
Люди вообще довольно смешны, особенно когда строят планы.
Возле ручья обнаружилась Морган, стоящая на коленях над самой водой. Манипуляции, которые она производила, низко нагнувшись и вглядываясь в свое отражение, заинтересовали Брюса, и он подошел ближе как можно более неслышно.
— Какова водичка?
— Замечательная — на точке замерзания. Прикинь, я мылась тут с утра.
— Мылась? Ты с ума?…
— А что, стоило по дороге забежать к медикам за резинкой?
Брюс сию минуту почувствовал себя идиотом, и не простым, а во всем виноватым.
— Эй, это что такое с твоими волосами?
— А? Черт… принесло тебя!
— Ты… крашеная!
Морган фыркнула, перекатилась с колен на задницу и обняла колени.
— Не знаю, что и делать, — призналась она. — Двадцать дней не подновляла пигмент, пролиняю как… как…
К изумлению Брюса, из глаз у нее брызнули слезы.
— Представь, как я буду выглядеть — крутая белобрысая Морган! Кожа тоже светлеет: веснушки остались, а загар выцвел. Куда это годится?
— Эээ… точно! Сколько я тебя помню, ты всегда была черненькая. Ты что, всю жизнь?
— Ага. Понимаешь, выглядеть крутой — это все равно, что быть крутой. Это так же важно. Причем если ты не выглядишь крутой, никакого толку в крутизне нет и каждому идиоту снова все доказывай.
— А это так уж важно? В смысле — крутизна, и доказывать ее?
— Это моя суть. У тебя есть суть?
— Не знаю.
— Есть, — вздохнула Морган. — Когда-то, мне было тогда лет десять, я решила, что быть белобрысой беспонтово, и с тех пор закрашиваю корни. Сначала это был вопрос характера, а после… в общем, прикинь, как будут ржать.
— Есть сто тысяч вещей, которые тут не сделать… кстати о «не сделать». Ты вечером как? Ну, в смысле…
Морган неопределенно пожала плечами.
— Я бы не хотела, чтобы ты себе что-нибудь вообразил. У меня планы на жизнь. Я в профессиональную армию пойду после Авалона. А ты не пойдешь. Тебе не надо. У тебя все другое…
Она прыснула в рукав.
— Клин Мамонтов над рощицей — ты не представляешь, как это выглядело с земли, ох-хо!
— Потому ты и… ну?
— Тебя это очень интересует? Ты правда так уж хочешь все превратить в слова? Хорошо. Из всех здешних пацанов, я имею в виду тех, на кого можно смотреть без слез и смеха, на своего отчима ты похож больше всех и имеешь больше всех шансов со временем стать, как он. И мне насрать, льстит ли это тебе. Слова ничего не значат. Чувства по большому счету тоже ничего не значат. Только то имеет смысл, куда ты приходишь и что делаешь.
Финальный аккорд сработал как удар кулаком на полшестого. Мужчина встает, мужчина гордо уходит. Мужчина молча переживает в одиночестве.
А женщины после говорят, что у мужчины нет мозгов.
Она сказала — со временем? Значит ли это, что она рассчитывает на какое-то время? Брюс не понял пока, хорошо это или плохо…
— То есть ты хочешь сказать, будь Рассел один в палатке, подарок в спальнике был бы его?
Морган то ли хихикнула, то ли вздохнула.
— Один раз я уже облажалась — вообразила, что принесу ему победу в зубах. Мол, крутая. Мол, вровень встану. Ага. И еще попрыгаю, чтобы заметили. Вылететь из палатки вместе со спальником — мне это нужно? Нет, мальчик, такие вещи лучше держать порознь. Я могла бы быть его винтовкой — это больше всего, что я могу представить. Ты был вчера герой, если бы ты остался не вознагражден, тебе бы, может, не понравилось. А на тебя есть определенные надежды. Тебя я могу потерять. Его — нет.
Она намотала на палец пегую прядь и с силой дернула:
— Знаешь, я склоняюсь все это сбрить!
Брюс запомнил снег, хрустевший под ногами. Народ стекался от своих палаток к центру, а сам он просто так, ничего, всего только воду нес, и от усталости ломило плечи. В центре толпы двигались двое: Рубен вернулся! Вот только что значат эти угрюмые настороженные лица вокруг него, каждое как сжатый кулак, как брошенный камень. Даже дети молчат — виданное ли дело?
Брюс протирался вперед плечом: руки-то заняты, а полотняные ведра наземь не поставишь. Ой, а кто это с ним?
Худая девчонка, перемазанная и лохматая, да и сам отец выглядел не лучше: он, похоже, горел. От нагрудной нашивки остался кусочек — «Эстер…».
— Тебя-то я и ищу, — сказал Рубен, когда его увидел. — Миранда, это мой… в общем, это Брюс
