— Я знала про Черные Истребители, да и кто в галактике про них не знает, — продолжила миз Монти. — Я поняла, что со мной произошло. Другое дело — что я теперь могу делать, в этой-то форме? Побившись о грани изнутри, я, фигурально выражаясь, села поразмыслить насчет того, какие именно процессы могу инициировать я. То есть каким образом я в состоянии заявить о себе.
— Гиперсвязь, — выдохнул Брюс. — Ага?
— Именно. Почему носитель должен быть материальным? Почему это не может быть излученный пакетированный сигнал? Стоило мне это… ну, скажем так, предположить, и я немедленно перестала мечтать о возвращении в человеческое тело. Отвечаю на ваш вопрос, юноша: я никогда не была в лучшей форме.
— Назгулам, — сказал Рубен, — прежде ощутимо не хватало мозгов. Кто мы были без вас? Молодые офицеры, подбитые на взлете. Мэм, намерены ли вы принадлежать только себе, или вступите в клуб? Потому что в вашем лице я надеюсь приветствовать нашу королеву.
Кристалл на столе окрасился изнутри алым огнем.
— Нет, у меня склонность к демократическим институтам. Даже более того, как всякий интеллигент я — особа анархическая. Соглашусь на должность теоретика-консультанта, если вы не против. А в клуб отчего же не вступить? Я хоть и анархическое существо, но вполне социальное.
— Тогда еще один вопрос, мэм, если вы не против, — это Брюс-Второй проявил неожиданную активность. — Насколько я в курсе, пробуждение Назгула в новом материальном носителе — это целая технология, до сих пор уникальная. Вы умерли впервые. Как же вы так… самостоятельно и сразу? И еще, к чему была та лекция о природе души? Вы мою душу имели в виду или еще что-то? При чем тут вироиды? Не хотите ли вы сказать, что здесь залежи… таких Назгулов?
— Таких — едва ли. А какие могут быть другие — большой вопрос, и открытый. Что вы знаете о душе вещей?
— На то ведь она и вещь, — сказала Мари. — Используй, а поломалась — выбрось. Нет у нее души — аксиома. Хотя я не удивлюсь теперь, если мне докажут обратное.
— Вы просто очень молоды и воспитаны в обществе потребления. Поверите ли, я знаю каждый из своих пинцетов, и даже не на взгляд. Вещи когда-то делали вручную, переносили на них творческую энергию, и были
— Если сказать об этом Пантократору, — задумчиво вымолвил Норм, — это может изменить Пантократор. Но мне почему-то кажется, что Пантократору мы ничего не скажем.
— Пантократор слышал на своем веку достаточно бреда, однако бред, подтвержденный нашим существованием…
— …может быть опасен для самого нашего существования, — заключил Рубен. — Один из нас уже поплатился за доверчивость.
— Я знаю, — сказала Мари Люссак. — Оружие, переставшее быть секретным, рано или поздно станет общим. Я буду молчать.
Она внезапно подняла глаза, встретившись взглядом с Нормой.
— Я могла ведь и промолчать, и оставить это себе. Я знаю, вы гадаете, насколько я — Люссак. Подумайте заодно: плохо ли это?
Так уж вышло, что Норм единственный, кто в курсе всего и между тем — не Эстергази. Он не продал нас в тот единственный раз, когда это было ему выгодно, а потому обречен нянчиться с нами вечно. Слабо рыпнувшись — мол, у меня и без вас тут проблема на проблеме! — он у нас назначен арбитром, а Брюс вынужден взять на себя генерацию идей. Тот, Второй — проблема, а Рубен самоустранился и вежливо ждет в сторонке, когда мы все за него решим. Мари с нами нет, и потому мы говорим более или менее свободно, как мужчины одной семьи. Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с ее новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма — рехнешься с нами.
— Я, — сказал Брюс, — хочу знать прежде всего, что ты такое. Тебя хотели вместо меня оставить, и жил бы ты моей жизнью, и было б твоим все, что мы сейчас на троих делим. Что ты такое с мелодраматической точки зрения? Мой полный близнец, такой же сын Рубена Эстергази, и вся разница в том только, что ты воспитан Рубеном Эстергази, как был бы воспитан я, будь он жив. Как это принято у Эстергази: личным примером. У тебя был отец каждую минуту твоей жизни.
— А это была жизнь, да?
— Не то, чтобы я жалуюсь, но кто из нас настоящий сын Назгула?
— Отвечу — я, но ты явно к чему-то ведешь.
— Мы, — вмешался Норм, — ведем к тому, что никто из нас не встанет в обиженную позу. И вот еще… вы не решите это дело, договорившись только между собой. По-хорошему выбирать бы надо Мари Люссак. Зачем ей на Зиглинде бульдозер? У тебя к ней помимо биохимии — что?
— А биохимии недостаточно?
— Нет. Вычти ее, и что останется?
— А почему я должен ее вычитать?
Брюс и Норм оба тяжко вздохнули. Чертов Второй «вырос» на Дикси среди демократических ценностей и ничего не принимал как должное. Брюс взглядом попросил у отчима помощи.
— Потому что, извини меня, дружище, но кто ты без Рубена? Подросток… ладно, пусть даже подросток- Эстергази. Его чувство имеет множество слагаемых, против твоего, запрограммированного генетиками Шебы, оно объемно и многогранно. Он самоотверженно любит. Ты капризно хочешь. Он — дух, ты — тело. Противоречие убьет вас обоих, если кто еще не понял, и не сделает счастливой Мари Люссак.
— Сдается, мне тонко намекают, что неплохо бы сделать этим двоим свадебный подарок — вот это тело со всей его биохимией, чтобы все стало правильно, чтобы ее диктат перемножить на притяжение душ. Сделать сложное простым. А что у меня есть, кроме тела? Я пробовал быть лучеметом, это совершенно не мое. Там, знаете ли, нужен совершенно другой уровень целеустремленности. Бульдозером прикольно, но, по-моему, тут какой-то подвох. Короче, найдите мне подходящий вариант — и забирайте. Где-то тут у меня был список желаний… Кстати сказать, меня вовсе не устраивает зваться «Этим Вторым». С чего это вдруг Второй? Найдите другое имя, и чтобы впереди тебя по алфавиту. Мое самолюбие этим удовлетворится. Вот к примеру хорошее слово — Алеф. И буква первая, и слово такое… бычье.
— Алеф, — сдержанно сказал «бульдозер», — это из моей памяти.
— Э-э-э… Алькор? — осенило Брюса. — Сгодится тебе?
— Алькор? Двойная звезда? А почему меньшая из двух? Ее и увидит не каждый.
— Ну так и ты непрост. Мицар ярче, но он «конь», «тело», а Алькор — «всадник», «дух», а еще — совершенно верно! — их две, и я вижу в этом нечто… э-э-э… символическое. Как тебе? Сойдет?
— Ну если «всадник», — милостиво согласилась сущность, — тогда еще куда ни шло. А почему вы так уж хотите от меня избавиться? Подумай, как мы хороши в комплекте. Пока мы вместе, один может прошвырнуться. Какие возможности, а? Вы хотите их потерять? Будучи в теле один, выйти ты, допустим, сможешь, но ненадолго, и никогда — спонтанно. Нужен же тебе внутренний голос? Или здравый смысл?
Или подростковые комплексы?
— Головой подумай! — рявкнул «бульдозер». — Я не могу быть с женщиной, зная, что я с ней не один.
Брюс вздохнул. Он только что понял, что подразумевал Андерс, говоря: «Ни об одном из этих засранцев я не мечтал». Младшие, черт их побери, братья. Нет, в сущности, он прекрасно понимал Алькора. Кто тот без Рубена? Рубен для него как вдохновение, большая и основополагающая часть натуры, главная ветвь
