— А тебя это задевает?
— Я воспринимал бы это, как должное, кабы не знал, что может быть по-иному. Все, что ты говорил о Люитене, я автоматически переносил на Златовера. Он настолько привык к повелительной позиции, что уже не источает душевного тепла, и как будто не нуждается в нем. Душевное тепло подразумевает равенство, верно? Он так и не понял, кажется, как он со своею властью одинок, и мне его по-настоящему жалко. Мне так хочется сделать это для него, чтобы до него дошло, что хоть кто-то по-настоящему предан ему лично, а не короне и высшим интересам. Отличаюсь же я чем-нибудь от диадохов?
— Звен, — сказал я ему, — где угодно я буду свидетельствовать, что нет ничего такого, что ты мог бы сделать, и не сделал для своего отца. Я не знаю, чем все это кончится, а потому не буду говорить ободряющих глупостей. Но я надеюсь, что когда Златовер поднимется с этого своего одра, он пожмет тебе руку и поблагодарит при всех, а потом будет помнить то, что ради него сделано, и вплоть до достойного завершения своей жизни оглядываться на тебя и спрашивать твоего совета.
Звенигор хмыкнул.
— Очень уж нереальная картина, Арти. Да я, собственно, пока для него ничего и не сделал. Только сам под благовидным предлогом вовсю развлекался.
Мы продолжили наш путь, пыль оседала на наших стременах, и я все думал о том, что он мне сказал. Странные у них, саламандр, отношения. Нечеловеческие. Надо же так собственного сына закомплексовать. А ведь Звен был такой счастливый, когда выполз из кузни, чуть волоча ноги, он весь светился, он расточал вокруг себя счастье, как солнце-тепло и свет. Я и до того вроде бы в шутку звал его братишкой принцем, но именно тогда, когда он ронял в бочку голову и выныривал с тюленьим фырканьем, меня вдруг осенило, что для меня это как бы уже и не шутка. Наверное, именно в этот момент мой интерес к нему перестал быть умозрительным, я перестал «наблюдать саламандра», и приобрел друга и брата. Даже стыдно как-то стало за то, что я на нем собирался научную публикацию сделать. Что там, я кузнеца понял! Я же глаза его видел, когда он эту болванку принял в ладони, когда он солнце клинком ловил, когда Ковач, обмолвившись, назвал его «сынок», он же весь светился желанием и возможностью быть счастливым. Звен, он такой чистый и звонкий, как звук трубы. Так что пусть будет героем, мне не жалко!
Глава 9. Страхи старой дамы
Мы уже довольно далеко продвинулись на север, и в этот город въехали, когда наступило время послеобеденного затишья. Вступили мы в него беспрепятственно и беспошлинно, оповестив городскую стражу о своем прибытии лишь цоканьем подков по настилу опущенного моста. Но то ли стража совсем обленилась, то ли по беспечности правителя вовсе была упразднена, только в приворотной башне мы не услышали никакого шевеленья.
Тишину и опустошенность изгибистых улочек я мог бы объяснить, если бы мы оказались в одном из южных городов: был самый разгар сиесты — священного отдыха между одиннадцатью и четырьмя часами. Но это был северный город, к тому же портовый, занесенный сюда из какой-то голландской или датской сказки, разрезанный надвое судоходным каналом и разбитый на островки множеством проток помельче. Его бездеятельное затишье было совершенно неестественно. Он просто обязан быть одушевленным неспешной трудовой деятельностью мелких ремесленников, не видя и не слыша которых я терялся, не зная, что и подумать.
Не могу сказать, чтобы город был вовсе пуст. Время от времени на глаза нам попадались одинокие пешеходы, хозяйки, с оглядкой проскальзывавшие из одной двери в другую, мальчишки-посыльные. Казалось, все озабочены тем, как бы побыстрее убраться с открытого воздуха. Ни тебе играющих детей с их вечным гомоном, ни кумушек, заболтавшихся на углу. Мы не встретили ни одного полицейского. Впрочем, особенного дела нам до местных не было, городишко служил в наших планах промежуточной точкой, мы намеревались поужинать здесь в приличной таверне, потому что дорожный запас, который я тщательно рассчитывал по карте, с тем, чтобы не голодать в пути, но и не тащить на себе лишнего, как раз весь вышел, да и переночевать хотелось хоть раз в человеческих условиях: климат в этих краях был уже не тот, чтобы ночевка в чистом поле доставляла удовольствие даже таким здоровым ребятам, как мы со Звенигором. Ему-то и подавно было здесь не сладко, и я только восхищался его самодисциплиной: будь я саламандром, я цеплялся бы за каждую встречную кузню и нырял бы во всякую печь, лишь бы та была пожарче натоплена.
Мы долго бродили по этому странному городу, неприкаянные, не в состоянии найти открытую гостиницу или трактир, где нам были бы рады. Все подозрительные на экстремум местечки были закрыты массивными запорами и для верности заложены пустыми ящиками, корзинами, бочками и прочей порожней тарой. Создавалось впечатление, что весь город в одночасье свернул свой бизнес, и мои мечты о дородной накрахмаленной кельнерше, которая поставит перед нами миски с сосисками и капустой, шоколад со сливками, горячие булочки, а к сосискам — свежее пиво, достигнув расцвета в тот момент, когда у нас в Тримальхиаре бывает полдник, увяли, как розы в октябре, и я погрузился в голодное уныние. Мы все равно не могли двигаться дальше, пока не запасемся провизией где-то на неделю пути. Охотник из меня никакой, из Звенигора, как я понял — тоже, а на рыбалку ушло бы слишком много драгоценного времени, к тому же постоянно пополнять наши запасы свежей рыбой мы не сможем, так как не всегда будем вблизи воды, а запаса из нее не сделаешь — испортится. Хочешь — не хочешь, а нам нужно было вытрясти из этого на первый взгляд милого, а теперь выглядевшего все более гнусно городишки все, в чем он нам отказывал.
Мне довольно скоро наскучило любоваться его готическими причудами: коленчатыми улочками, похожими на водосточные трубы, и самими трубами, выполненными в виде морских драконов, фантастическими флюгерами, крутыми крышами, замшелыми камнями в кладке. Вся эта романтика способна растрогать меня только на сытый желудок. Куда ни кинь взгляд, всюду запертые и забаррикадированные двери, плотно занавешенные окна, кое-где — трепет занавески, выдававшей внимание к нам чьих-то боязливых глаз.
— Что ты обо всем этом думаешь, Звен?
— Эпидемия? — предположил он с оттенком брезгливого презрения в голосе, и в следующие пять минут моя копилка информации пополнилась сведениями о том, что среди саламандр не бывает эпидемий, а если возникает угроза болезни, то нет ничего проще, чем выжечь злопакостного микроба посредством очистительного огня.
«Ну и кто же из нас шовинист?» — вяло подумал я.
Понемногу мы с нашими лошадьми, болтаясь по пустынным улицам, начинали чувствовать себя идиотами. Пару раз нам на глаза попались какие-то обгорелые руины, но я с негодованием отверг робкое предложение Звенигора укрыться среди развалин и переждать надвигающуюся ночь. «Мы, в конце концов, — сознательно повышая голос на всю округу, возмущался я, — принцы, а не пара бродяг, так какого черта мы будем компрометировать наше звание и миссию!» Мой эпатаж прошел даром, и тогда я, уже и в самом деле взбесившись, подскочил к ближайшей двери, за которой уж точно скрывалась какая-то кофейня, так как запах пряностей еще не успел до конца выветриться, и что есть силы принялся лупить в нее кулаками, а затем и ногами. Так я бесновался некоторое время, и Звенигору было мучительно стыдно находиться со мною рядом, но держался он стойко и не сбежал, спасая свою репутацию от дурного знакомства.
Результат из этого вышел совершенно неожиданный. Я рассчитывал, что если мне не отворят, я с помощью Могущества вышибу дверь и хотя бы погляжу в их перепуганные физиономии и по-человечески спрошу, что тут у них происходит. Вместо этого в доме на другой стороне улицы хлопнула балконная дверь, и скрипучий, несомненно дамский голос визгливо и безапелляционно потребовал, чтобы мы немедленно убирались прочь.
Когда я оборачивался, я уже предположительно знал, что увижу. И не обманулся. На балконе стояла пожилая дама, с головы до ног в черном, в гипюровом чепце и старомодной кружевной пелерине, с безукоризненной прической на седых волосах. Свое недвусмысленное требование она подчеркивала, выразительно дирижируя зажатым в кулаке лорнетом. Рассматривая нас, она тянула тощую шею и, признаться, весьма напоминала ворону, выглядывающую из куста. Поскольку она явно была не в том возрасте, когда ее могли бы растрогать красота Звенигора и его бедственное положение, я понял, что настала моя очередь укрощать старого дракона. Ну что ж, в отличие от моего друга саламандра, в этом деле у меня был опыт. Честно говоря, я думаю, нет такой дамы в возрасте выше сорока, на какую в той или иной степени не подействовало бы обаяние Арти Клайгеля. На худой конец всегда можно представить, что передо мною — всего лишь бабушкино привидение.
Прежде всего надлежало убедить старую леди в том, что мы не испорченные молодые люди без всяких манер, не наглецы и не грубияны, и что у нас нет никаких криминальных намерений. Поэтому я позаботился о соответствующем выражении лица и, обернувшись к ее неприступному балкону, отвесил глубокий поклон.
— Мадам, — сказал я с глубоким раскаянием, — когда мы вступили в этот город, у нас и в мыслях не было нарушать общественное спокойствие. Мы — мирные путники, нам всего-то нужен был кров на ночь и запас еды в дорогу. Не будете ли вы столь любезны хотя бы сказать нам, почему мы не можем получить все это здесь, и законным образом, не привлекая к себе излишнего внимания?
Мадам некоторое время молча рассматривала нас пронзительным птичьим взглядом. Я рассчитывал, что она немного смягчилась.
— Уходите, — снова повторила она. — Уходите, господа, и, пожалуйста, побыстрее, если вы не ищете крупных неприятностей для себя и тех, к кому вы привлекаете, как вы совершенно справедливо выразились, излишнее внимание.
— Мадам, вы единственный живой человек, с которым нам посчастливилось заговорить. Мы не были бы столь упрямы и злы, если бы с утра к нам в рот попало хоть что-нибудь. Что тут происходит?
Она нервно оглянулась. Пожилая леди, она явно была из тех, у кого потребность выражать негодование вслух сильнее любого страха и здравого смысла, и сейчас, кажется, она об этом жалела. Но она была в высшей степени воспитанная дама, и скорее пошла бы на смерть, чем нарушила приличия, укрывшись в своей квартире и оставив нас на улице сотрясать округу воплями и стуком в запертые двери. Кроме того, я самонадеянно полагал, что это высохшее сердце не останется глухо к моим манерам и умению общаться с дамами этого возраста. Все-таки мама, леди Джейн и бабушкино привидение.
— Привяжите лошадей за углом, — вдруг приказала она, — потом бегом возвращайтесь и поднимайтесь ко мне. Я отопру парадное.
С этими словами она исчезла.
— Волшебник! — восхищенно сказал Звенигор.
Знаю, и законно горжусь!
Мы еще немного поворчали по поводу ее странного распоряжения относительно лошадей. Она, разумеется, не хотела пачкать мостовую перед своим парадным, но мы-то, возвращаясь, могли никогда не увидеть дорогих нам Касторку и Гейзера. Может, как раз конокрады здесь еще не отказались от заработков.
