появились новые акценты, а именно: что считать Добром, а что — Злом, что — Светом, а что — Тьмой? Как быть, если они объединяются, пересекаются и перерождаются друг в друга? Будь я всемогущ, я перенес бы арену этой борьбы в человеческие сердца, чтобы каждый пережил свой Армагеддон не на поле брани, где силу Добра или Зла докажет оружие и численное превосходство, а в собственной душе. Чтобы в этой битве гибло само Зло, а не его зачастую безвинный носитель, приговоренный тем, кто тоже не одержал в себе победы, чтобы Добро не оскверняло себя палачеством. Не будет ли право под лозунгом Света нести смерть Тьме первым знаком торжества последней? Господи, прости меня, я молод, дерзок и глуп, но я всем сердцем ненавижу войну.
Там, на доске установился пат. Салазани достаточно умна, чтобы не отдавать открытого предпочтения ни одной из могущественных сторон. Свет на мгновение померк, потом вспыхнул снова, но доски уже не было, и веселая музыка ненавязчиво предложила гостям выкинуть из головы мировые проблемы. Салазани бросила Удылгуба в одном из кресел с бокалом бренди — видно, не очень-то блестящий вышел из него собеседник! — и теперь обходила зал, чтобы сказать каждому пару слов. Попутно она ела мороженое. Она шла меж гостями, собирая их поклоны, улыбки, комплименты, не забывая меж делом отправить в рот очередную порцию на самом кончике стеклянной ложечки. Ей-богу, она делала это так, что я только изумлялся, почему до сих пор не растаяло не только мороженое, но и само это циклопическое сооружение — ее ледяной дворец.
Признаться, у меня ухнуло сердце, когда Салазани остановилась передо мной.
— Я польщена вашим вниманием, сэр Артур, — сказала мне Снежная Королева, — и пристыжена своею забывчивостью. Мне может служить оправданием лишь то, что я не могла рассчитывать на ваши время и любезность. Прошу меня извинить. Впредь, как и сейчас, вы желанный гость на моем балу. И если однажды вы не получите приглашения, то не по моей невнимательности, а по вине моей почтовой службы. Прошу вас бывать здесь всегда.
Я поклонился, смущенный тем, что она привлекла ко мне общее внимание. Разумеется, она прекрасно знала, что мы с нею однажды противостояли друг другу волшебством, но она была в курсе моего к ней уважительного отношения, и оба мы не держали друг на друга зла.
— Вы — желанный гость, — повторила она, отступая на шаг назад, — и я надеюсь, что в моих силах сделать так, чтобы вы не скучали. Я объявляю танцы!
Грянула музыка, Салазани еще раз обернулась в нашу сторону, озадачив меня неожиданно озабоченным и даже хмурым выражением лица. Я не успел над этим поразмыслить, как на мой локоть положила пальцы леди Эвелина.
— Вы танцуете, сэр?
— Не могу отказать леди.
Она прекрасно чувствовала себя в вальсе. Духи земли и неба, это был Чайковский! «Вальс цветов» понес нас по террасе, и я пользовался случаем разглядеть вблизи этого бессмертного духа, все более убеждаясь, что верно определил ее настоящее имя.
Издали она казалась молоденькой девушкой, однако когда я смотрел сверху вниз, в ее точеное личико сердечком, с кожей, цветом и гладкостью сравнимой лишь со слоновой костью, без малейшего румянца, в ее странные желтовато-серые глаза, строгие и, казалось, отделяющие саму душу от тела, на ее пышные волосы без пигмента, напоминавшие стеклянный дым, я подумал, что провести на сей счет она могла бы только очень невнимательного невежду. Бог знает, сколько ей на самом деле было веков. Мне казалось, я видел, как этот самый облик ткется из тримальхиарских сумерек, как эта тень подходит к моей матери, касается ее локтя, доверительно берет ее под руку. Да и в доме Джека, в углу, погруженном в предвечернюю мглу, под звуки его золотой арфы, она тоже была, я мог бы в том поклясться. Почти.
Я спросил, бывала ли она в Тримальхиаре. Она кивнула, не сводя с меня глаз цвета янтаря или шампанского. Возможно, пробовала на мне свою власть.
— Да, — подтвердила она. — Я хорошо знакома с леди Клайгель, вашей матушкой. Как и она со мной.
Не дожидаясь окончания вальса, она выскользнула из моих объятий. Я удержал ее взгляд и кисть с черными ногтями и вполголоса назвал ее по имени: Печаль.
— Пять баллов! — невесело усмехнулась она и смешалась с толпой.
Пока я следил, как мелькает среди гостей ее белая голова, другая рука легла поверх моей. Я внутренне содрогнулся, увидев вызолоченные ногти.
— Учтивый кавалер не откажет даме, если та попросит у него танец? — низким, уже знакомым мне голосом насмешливо спросила Эстер.
Благодаря каблукам она была чуть выше меня. Ее духи имели тяжелый смолистый запах, платье мерцало, переливаясь, словно рыбья чешуя или змеиная кожа, и молчание в танце с ней было невыносимо, как будто вся ее сила заключалась в великом молчании. Она притягивала к себе, как бездна, и противостоять ей не было ни воли, ни сил. Лишь в разговоре нашел я свое спасение.
— Мне кажется, — сказал я ей, — вы должны были знать моего отца.
Это был пробный шар, но он сделал свое дело. Осенний лист ее губ пришел в движение.
— Да, — ответила она, — разумеется. Хотя серые лебеди Люитена, его ангелы, не вполне в моей компетенции. Тем не менее, на своем пути все они приходят ко мне. Как в свое время придете и вы.
Она усмехнулась.
— О да, я не пользуюсь любовью смертных, хотя, поверьте, сэр Артур, это чувство не взаимно. Ни к кому из вас я не испытываю негативных чувств, разве что иногда — более живой интерес…
— Смею предположить, вы презрительно равнодушны к нам? Да и может ли быть иначе, раз именно вы на всем ставите крест?
— Скорее, точку. Точку в конце. Я вас пугаю?
Я покачал головой.
— Я пережил тот возраст, когда ужас от осознания вашего существования и особенно от моей подвластности вам почти останавливает сердце. Десять лет, пробуждение в одинокой спальне среди ночи. Тогда был леденящий страх. А теперь… — я улыбнулся, — теперь я с этим свыкся настолько, что могу позволить себе отложить страхи до времени.
— Догадливый молодой человек, — бесцветно сказала Эстер, и двинулась прочь, сквозь толпу. Не знаю, каким она пользовалась волшебством и имела ли на это право, но я ощутил резкий, как удар поддых, и такой же болезненный, приказ следовать за собой. Хорошенькая прощальная шутка, без видимого усилия сломавшая мою волю и чувство противоречия. Я рванулся за ней. Огненный язычок глупой гордости лизнул меня: не каждый может похвастать, что вальсировал с самой Смертью. Возможно, порыв этот кончился бы для меня очень плохо, но рука в белом рукаве, отороченном лебяжьим пухом, нежно, но твердо удержала меня.
— Нет, сэр Артур, для вас это пока еще слишком рано.
И я забыл про Эстер, про то, что она вообще существует на свете, и про то, что рано или поздно я все-таки пойду за ней. Власть Соледад была надо мною неизмеримо больше, чем власть Эвелины или даже ее Черной сестры.
Но, как ни странно, кружась в паре с Соледад, я отрезвел. Не было никаких причин считать внимание ко мне прекрасных сестер Салазани следствием моей собственной неотразимости. Эвелину и Эстер я еще мог бы переварить, но ослепительная Соледад ни за что не клюнула бы на мое ничтожество. Не успел я, однако, ни спросить ее об этом, ни назвать ее настоящее имя, в котором я уже не сомневался, как она шепнула мне:
— У меня к вам дело.
И я почувствовал к ней безмерную благодарность за то, что она не стала превращать меня в пузырек в шампанском. Хотя могла бы, видит бог, как никто другой.
— Салазани затеяла игру, — продолжила Соледад через секунду, убедившись в моем полном внимании. — И попросила нас в ней участвовать. Эвелина и Эстер только что мастерски выполнили свою часть плана.
— А вы выполняете свою? — «не поверил» я.
— Мне не нравится то, что делает моя дражайшая младшая сестричка, — сказала моя Белая Дама. — Мне не нравится, когда она пользуется подобными методами, поэтому я сочла необходимым предупредить вас.
— Мне грозит опасность?
Она чуть усмехнулась.
— Не вам, — коротко ответила она, и мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, кого она имеет в виду.
— Где ваш спутник?
Я огляделся, и даже поднялся на цыпочки, но во всем зале не было и намека на золотую голову Звенигора. Удылгуб со своею красной рожей сидел в кресле и наливался бренди. Салазани я тоже не приметил. Тогда я обратил на Соледад вопросительный взгляд.
— Я в курсе истории со Златовером, — сказала она. — И хотя я ничуть не сочувствую старому саламандру, я считаю, что Салазани — безжалостная, жестокая девчонка, напрочь лишенная чувства меры. Она только посмеется, если ей удастся растоптать еще одну жизнь.
— Вы полагаете, Звенигор смертельно рискует?
— Не смертельно… но это как посмотреть. Разумеется, она не будет его убивать, если сумеет укротить его другим способом.
Я снова поглядел на Удылгуба.
— Вы имеете в виду… она попытается его соблазнить?
— Непременно.
Я недоверчиво фыркнул.
— И вы полагаете, что человек… тьфу, саламандр, испытывающий к ней самую чистосердечную ненависть, так вот запросто возьмет и влюбится в ту, кого считает своим наипервейшим врагом? Это же Звенигор!
— Это — Салазани!
После минуты тишины она заговорила вновь.
— Если даже он не полюбит ее всем сердцем, он наверняка с тою же силой и страстью возненавидит себя. Во всяком случае, измена народу, отцу и себе: от этого треснет пополам любое самое золотое сердце. Он будет сражаться уже не столько с ней, сколько с самим собой, и на долю Салазани придется не так уж много.
У меня опустились руки.
— Звен пойдет на что угодно, — упавшим голосом сообщил я, — лишь бы вернуть отцу жизнь и здоровье.
Она взяла меня за руку и развернула в сторону Удылгуба.
— Посмотри на него, — сказала Соледад. — Он свято уверен в том, что Салазани обещала ему Черный трон. Но он не знает, что она никогда в жизни не
