она унесла в переднике серебряный чайник и ложки, вообще все ценное, что только могла взять с собой. Прошла еще одна ночь, миновало еще одно утро — жена так и не возвратилась. Короче говоря, с той поры о ней не было больше ни слуху ни духу.
Что приключилось с нею в действительности, этого не знает никто, несмотря на то, а может быть, и вследствие того, что слишком многие старались это узнать. Эта история принадлежит к числу тех, которые стали темными и запутанными из-за чрезмерно большого количества занимавшихся ею историков. Некоторые из них уверяли, будто, заблудившись среди лабиринта тропинок, она угодила в яму или в трясину; другие — менее снисходительные — склонялись к тому, что, скрывшись со всеми домашними ценностями, она перебралась затем в другую провинцию, тогда как третьи высказывали предположение, что соблазнитель рода людского завлек ее куда-нибудь в непроходимую топь, поверх которой и была найдена ее шляпка. Говорили — и это также служит доказательством истинности последнего предположения, — что в тот самый день, когда она ушла из дому, якобы видели поздно вечером какого-то дюжего черного человека с топором на плече, который шел со стороны топи и с торжествующим видом, нес в руках узел, увязанный в передник из клетчатой ткани.
Наиболее распространенная и в то же время самая достоверная версия настаивает на том, что Том Уокер, обеспокоенный судьбой жены и имущества, пустился в конце концов на поиски их обоих и отправился с этой целью к индейскому укреплению. В продолжение долгого летнего дня бродил он в этих мрачных местах, но так и не нашел ни малейших следов жены. Он неоднократно звал ее по имени, но никто не откликнулся на его зов. Только выпь, пролетая мимо, отвечала ему, или в ближней луже меланхолически квакала большая лягушка, называемая быком. Наконец, как рассказывают, уже во мгле сумерек, в тот час, когда начинают завывать совы и носиться взад и вперед неугомонные летучие мыши, его внимание было привлечено карканьем кружившейся у кипариса стаи ворон. Он поднял глаза и увидел висевший на ветвях дерева узел, завязанный в клетчатый передник, и рядом — огромного коршуна, который, примостившись тут же, нес, казалось, его охрану. Том запрыгал от радости, ибо узнал передник жены и решил, что в нем он вновь обретет домашние ценности.
«Итак, вернем себе вещи, — подумал он с облегчением, — и обойдемся как-нибудь без жены».
Том влез на дерево; коршун, расправив могучие крылья, поднялся с места и с клекотом улетел во тьму вечернего леса. Том схватил клетчатый узел, и — о ужас! — в нем не было ничего — ничего, кроме человеческого сердца и печени.
Вот и все, что, согласно наиболее достоверной версии, осталось от жены Тома. Быть может, она попыталась вести себя с черным человеком так же, как привыкла вести себя с мужем, но, хотя на сварливую женщину смотрят обычно как на достойную пару для дьявола, тем не менее на этот раз ей пришлось, видимо, солоно. Она пала, впрочем, смертью храбрых, ибо, как рассказывают, Том обнаружил у подножия дерева глубоко врезавшиеся в землю отпечатки копыт, а также клок волос, вырванных, надо полагать, из жесткой шевелюры широкоплечего дровосека. Том знал по опыту, что представляла собою отвага его жены. Осмотрев следы отчаянной схватки, он только пожал плечами. «Вот это да! — сказал он, обращаясь к себе самому. — Туговато пришлось, однако, этому черту!» Потеряв имущество. Том нашел для себя утешение в потере жены: ведь он был человеком мужественным и стойким. Больше того, он испытывал даже нечто похожее на благодарность к черному дровосеку, так как считал, что тот оказал ему значительную услугу. По этой причине он порешил поддерживать и в дальнейшем это знакомство, но все попытки его встретиться с ним некоторое время не имели успеха; старый плут вел осторожную и осмотрительную игру, ибо, хотя и принято думать, что он является по первому зову, на самом деле ему отлично известно, когда выгоднее всего «показать козырь», и он выпускает его только тогда, когда убежден в верном выигрыше.
Наконец, гласит предание, когда Том окончательно потерял терпение и решил пойти на любые условия, лишь бы не упустить вожделенных сокровищ, он повстречал однажды вечером черного человека, который, как всегда, в одежде дровосека, с топором на плече, медленно прогуливался по краю болота и напевал какую-то песенку. Сделав вид, что ему в высокой степени безразличны и Том и его попытки к сближению, он продолжал идти своею дорогой, бросая короткие, отрывистые ответы и по-прежнему мурлыча себе под нос.
Тому удалось, однако, постепенно перейти к разговору о деле, и они принялись торговаться об условиях, на которых черный человек соглашался передать ему богатства пирата. Среди прочих условий не было забыто и то, о котором нет надобности распространяться, ибо оно неизменно подразумевается во всех тех случаях, когда дьявол дарит свою благосклонность. Но и между менее существенными условиями были такие, от которых он ни за что не хотел отступиться; от требовал также, чтобы деньги, которыми Том завладеет при его помощи, были использованы в его видах. Он предлагал, например, чтобы Том вложил их в работорговлю, а именно снарядил корабль для перевозки черных невольников. От этого, однако. Том решительно отказался: он и без того достаточно обременял свою совесть, и сам дьявол не мог соблазнить его сделаться работорговцем.
Встретив со стороны Тома столь большую щепетильность в этом вопросе, он не стал настаивать на своем предложении и высказал пожелание, чтобы Том сделался ростовщиком: дьяволу не терпелось увеличить количество ростовщиков, ибо он смотрел на них как на исключительно полезный для его целей народ.
Возражений на этот раз не последовало, ибо ростовщичество отвечало самым сокровенным вкусам и пожеланиям Тома.
— В следующем месяце ты откроешь в Бостоне меняльную лавку, — сказал черный человек.
— Если угодно, я сделаю это хоть завтра, — ответил Том Уокер.
— Ты будешь ссужать деньги из двух процентов помесячно.
— Клянусь Богом, я согласен драть все четыре! — воскликнул Том Уокер.
— Ты будешь требовать уплаты по векселям, отказывать в продлении закладных, доводить купцов до банкротства.
— Я буду доводить их до самого дьявола! — вскричал Том Уокер.
— Вот это ростовщик по мне! — сказал черный плут с удовольствием. — Когда бы ты хотел получить монету?
— Этой же ночью.
— Стало быть, все, — сказал дьявол.
— Стало быть, все, — повторил Том Уокер. И они ударили по рукам и на этом закончили сделку.
Через несколько дней Том Уокер восседал уже за конторкою меняльной лавки в Бостоне. Слава о нем как о человеке денежном, к тому же готовом в любое время предложить ссуду под солидное обеспечение, быстро распространилась по городу и за его чертою. Всем памятны, конечно, времена губернатора Бельчера, когда наличных денег было особенно мало. Это было время кредита. Страна была наводнена государственными бумагами; был учрежден знаменитый Земельный банк; всех обуяла страсть к спекуляциям; народ прямо рехнулся, носясь с проектами заселения отдаленных областей и постройки новых городов в медвежьих углах страны; земельные маклеры возились с чертежами участков, планами населенных пунктов и бесчисленных эльдорадо note 10, находящихся неведомо где, на которые, однако, было довольно охотников. Короче говоря, спекулятивная горячка, которая время от времени охватывает нашу страну, приняла опасные формы, и решительно все мечтали составить себе несметное состояние из ничего. Как всегда, горячка в конце концов миновала; мечты пошли прахом, и вместе с ними исчезли, как дым, воображаемые богатства; люди, только что перенесшие приступ этой болезни, очутились в бедственном положении, и вся страна огласилась стенаниями о том, что наступили «тяжелые времена».
В это столь благоприятное для него время общественных бедствий Том Уокер открыл в Бостоне меняльную лавку. Его контора вскоре наполнилась жаждущими кредита. Сюда валом валили и впавший в нужду, и прожженный авантюрист, и зарвавшийся спекулянт, и строящий воздушные замки земельный маклер, и расточитель-ремесленник, и купец, кредит которого пошатнулся, — короче говоря, всякий, кто любою ценой и любыми средствами старался раздобыть денег. Том таким образом сделался другом всех нуждающихся, и он вел себя так, как подобает истинному «другу в нужде», то есть, говоря по-иному, требовал хороших комиссионных и достаточного обеспечения. Чем бедственнее было положение просителя, тем жестче были его условия. Он скупал их долговые письма и закладные и, постепенно высасывая своих
