Клейтон жестом попросил перо и бумагу. Написал расписку на двести долларов, швырнул ее через стол и смел в свою кучу стопку голубых фишек.
— Сто и еще сто!
— Гм-гм-гм, мальчик закусил удила! — воскликнул Первис. — Я — пас, — он сложил свои карты. — Думаю, тебе тоже, Фред, лучше задрать лапки.
Фред усмехнулся:
— Я человек азартный. Отвечаю на твои сто, Клей, и поднимаю еще на сто.
Собравшиеся вокруг стола возбужденно загалдели. Теперь уже все отошли от бара, чтобы наблюдать за игрой. У стойки остались только Сэм Харди, пивший в одиночестве, да бармен Чарли Белл. Но и Чарли тянул шею — хотел получше разглядеть, что там делается.
— Я напишу тебе расписку, — сказал Клейтон, — на эти сто и еще на двести.
— Еще двести?!
— Я поднимаю до двухсот, Фред. Хочешь швырять деньги на ветер, давай, вперед!
Толстый Фред рассмеялся.
— Думаешь, блефанул на две сотни, так я сразу спасую? Хочу сообщить тебе новость, сынок: я так блефовал, когда тебя еще на свете не было. — Он полез в карман и достал бумажник. Там лежали две стодолларовые банкноты, аккуратно сложенные вдвое. Он положил их на стол, а сверху придавил фишками, чтобы не сдуло. На лбу у него выступила испарина:
— Можешь написать расписку потом. Я тебе доверяю. Давай, показывай темную карту!
Клейтон прочистил глотку, оглядел напряженные лица вокруг — на него никто не смотрел, все уставились на темную карту, лежащую крапчатой синей рубашкой вверх… и перевернул ее — семерка!
— Банк! — раздался отчетливый шепот.
Клейтон не спеша придвинул к себе банк. Взял две банкноты и засунул их в нагрудный карман рубахи. Слегка наклонился над столом и улыбнулся прямо в лицо потрясенному Джонсону.
— Сегодня, Фред, я играю на выигрыш.
Весь вечер рядом с ним, подбадривая его, находился Джордж Майерс, то улыбаясь, то мрачнея, в зависимости от того, как складывалась игра.
— Ты мой счастливый талисман, Джордж, — говорил Клейтон весело. — Не отходи от меня. — И Джордж хихикал, поглядывая на окружающих.
Игра кончилась заполночь, позже обычного. На этот раз все отчаянно старались отыграться. Но никто не мог устоять перед Клейтоном. Он поднимал ставки, соперники, утирая пот со лба, отвечали — и проигрывали. Когда у него на руках не было карты, он все равно поднимал ставку, они отвечали, смутно надеясь, что он блефует; но потом мужество изменяло им, и они пасовали один за другим. Постепенно он собрал возле себя несколько столбиков фишек, улыбаясь загадочно и зло.
Когда он ушел, настроение у всех, кроме Джорджа Майерса, было ни к черту. То, на что они рассчитывали, — единственная упорядоченная часть их беспорядочного внутреннего мира, — подвело их. Теперь ни в ком из них не оставалось ни жалости, ни стыда, ни ощущения, что они лучше или хуже Клейтона. Он растоптал их самодовольную уверенность, и тем совершил, сам того не ведая, большую ошибку. Они мрачно смотрели, как он вразвалочку выходит через двери салуна на улицу, и в глазах их застыла неукротимая ненависть.
Клейтон возвращался на ранчо в непроглядной ночной темноте. Он очень устал, но улыбался, радуясь своей победе. Впервые в жизни он захотел выиграть — и выиграл. Радовался как мальчишка, и от этого острее воспринимал все вокруг, отчетливее слышал шум невидимых крон на ветру. Деньги, сложенные аккуратной пачкой, приятно грели грудь; от этого на душе было светло, радостно — он редко испытывал такое. Уже подъезжая к ранчо, он услышал, как где-то в темноте заржала лошадь. Он насторожился и остановил коня.
Теперь Клейтон отчетливей услышал впереди неровные удары копыт, как будто сдерживаемая поводьями лошадь топталась на месте. Он перенес вес тела на левое стремя — седло скрипнуло, бесшумно соскользнул на землю и сразу присел в темноте. Мерина он отпустил, а сам быстро стал взбираться на холм, за которым дорога спускалась к ранчо, немного забирая вправо. Легкий ветерок дул ему в спину, поэтому по запаху он ничего не мог определить. Интересно, кому это хватило дури? Которому из них? Он вытащил револьвер из кобуры, а когда оказался наверху холма, неожиданно наткнулся на одинокого всадника — силуэт чуть выделялся на темном фоне неба и гор.
— Только шевельнись, сукин сын, и я тебя пристрелю, — сказал он.
В темноте глаза лошади сверкнули белками, всадник застыл на месте, лишь медленно повернул голову. Клейтон подкрался к нему и схватил рукой поводья. Лицо всадника проступило светлым пятном во тьме, оно склонялось все ближе… и ближе…
— Лорел! — воскликнул он. — Боже правый!
Она соскользнула с седла. Он увидел, что она совершенно окоченела на ветру и вся дрожит. Револьвер выпал из его руки и, ударившись о камень, высек искру.
— Прости меня, — прошептал он. — Я думал… я не знал… не обижайся!..
— Я ждала тебя. — Она припала к нему, пряча озябшие руки у него на груди. — Я столько часов тебя жду… Я не обижаюсь, Клей. Ни капельки.
Он обнял ее за талию, чувствуя под руками мягкое гибкое тело. Как она замерзла! Его охватило чувство скорее нежности, чем желания. Так замерзла, — а все равно ждала… Он завернул ее в полы своей теплой куртки; она, дрожа всем телом, прижалась к нему.
— Куда мы можем пойти? — еле слышно спросила она.
Он отбросил прочь остатки благоразумия и повел ее. Запах ее духов был крошечным островком тепла в холодной ночи.
— Я знаю одно место, — сказал он охрипшим голосом. — В горах. Недалеко. Там нас сам Господь Бог не найдет…
Глава двадцать седьмая
Высоко в горах западного хребта Сангре стояла заброшенная старательская хижина, укрытая в ущелье между двумя мрачными пиками. Склон был изрезан глубокими шрамами — эти следы оставили стремительные горные потоки, вздувающиеся и сверкающие под ярким весенним солнцем, наперегонки несущие талую воду с вершин вниз, к реке, через камни и кусты. Эта часть гор была совсем дикая. Охотясь в одиночку, Клейтон часто проезжал здесь. Хижина была ветхая, потрепанная ветром и непогодой, совершенно заброшенная; одиноко парящие в небе орлы знали ее лучше, чем люди. Одна стена разрушилась, доски сгнили, превратившись в труху. Но сейчас в этой хижине были люди. На твердом полу лежал Клейтон, укрытый попоной; он глубоко дышал, успокаиваясь.
На него смотрели серые с поволокой глаза Лорел. Гладкая кожа обтянулась на скулах, губы припухли. Она дождалась, пока он отдышится, а потом притянула к себе, прижала к горячей груди. Ее длинные стройные ноги искали его.
— Я не могу отпустить тебя… — шептала она.
Он сел. В темноте он едва слышал ее дыхание. Стоило ему отстраниться от ее горячего тела, и он почувствовал, как здесь холодно. Густо усеянное звездами небо заполняло пролом в стене, над дальним хребтом завис серп месяца. Он прислушался, но ничего не услышал, только заунывно выл ветер среди отвесных скал каньона, а за шумом ветра таилось морозное молчание гор. Эта тишина, такая неправдоподобная, околдовывала его…
Он вновь повернулся к Лорел. Она неутомимо гладила его по спине, длинные тонкие пальцы пытались соблазнить его, не отпустить, удержать. Она взяла его холодную руку и сжала ее бедрами. Он ощутил горячую гладкую кожу.
— Ты здесь замерзнешь, — сказал он нежно. — Ты ведь не привыкла.
