— Господи Иисусе, — как сказала бы Фрэнни. — Кто же захочет с ним встречаться?
Но Лилли была очаровательной — для всех, кроме себя самой. Лилли хотела, чтобы и слова ее были очаровательны, но слова ее подвели.
Удивительно, что в свое время мы с Фрэнни думали о Фрэнке как о мышином короле; мы совершенно неправильно представляли себе Фрэнка. Мы его с самого начала недооценивали. Он всегда был героем, но мы поняли это, только когда он начал подписывать все наши чеки и сообщать нам, сколько мы можем потратить на то или другое.
Нет, нашим мышиным королем была Лилли.
— Мы должны были догадаться, — будет снова и снова нудеть Фрэнни. — Она просто была слишком маленькой!
Итак, теперь Лилли для нас потеряна. Она была грустью, которую мы никогда до конца не понимали; мы не могли разглядеть, что стояло за ее маскировкой. Возможно, Лилли так и не выросла достаточно большой, чтобы мы это увидели.
Она стала автором одного шедевра, который сама ни в грош не ценила. Она написала сценарий постановки с Чиппером Доувом в главной роли; она была автором и режиссером оперы, написанной в лучших традициях
Когда Фрэнни выпивает слишком много, она начинает все валить на ту власть, которую приобрел над Лилли Дональд Джастис; иногда Фрэнни допивается до того, что начинает обвинять бедного Дональда Джастиса в том, что произошло с Лилли. Но мы с Фрэнком наперебой убеждаем Фрэнни: совершенство — вот что убило Лилли, а именно — финал «Великого Гэтсби». Это не был ее финал, и такой финал был ей не по зубам. Однажды Лилли сказала:
— Черт бы побрал этого Дональда Джастиса! Все хорошие строчки написал он!
Не исключено, что последняя строчка, прочтенная моей сестрой Лилли, тоже принадлежала ему. Фрэнк нашел Лиллин экземпляр «Ночного света» Дональда Джастиса, открытый на двадцатой странице — странице с затрепанным уголком и многократно обведенной строчкой в самом верху — обведенной губной помадой, разноцветными шариковыми ручками и даже простым карандашом:
Но может ли быть правильным конец?
Должно быть, эта строчка и стала последней каплей.
Стояла февральская ночь. Фрэнни была на Западном побережье; Фрэнни не могла ее спасти. Мы с отцом были в Мэне; Лилли знала, что мы рано ложимся спать. В то время у отца была уже третья собака- поводырь. Захер умерла от ожирения. Нахально тявкающую белую собачонку сбила машина. У нее была привычка гоняться за машинами, к счастью, не тогда, когда она шла с отцом. Отец назвал ее Шлагоберс: когда она лежала, свернувшись комочком, то напоминала взбитые сливки. Третья собака любила портить воздух, но этим ее неприятное сходство с Грустецом исчерпывалось; это была еще одна немецкая овчарка, но на этот раз кобель, и отец настоял на имени Фред. Так звали разнорабочего в третьем отеле «Нью- Гэмпшир» — глуховатого бывшего краболова. Какую бы из своих собак отец ни звал, будь то Захер, или Шлагоберс, Фред-рабочий, где бы он ни работал, тут же откликался: «Что?». Все это так раздражало отца (не говоря уж о том, как напоминало нам обоим Эгга), что он грозился назвать следующую собаку Фредом.
— Этот дурак Фред все равно отзывается каждый раз, когда я зову собаку, какое бы имя я ни кричал! — восклицал отец. — Господи Иисусе, если он все время кричит «что?», мы по крайней мере можем правильно называть его имя.
Итак, третью собаку-поводыря звали Фред. Единственной его дурной привычкой была неуемная страсть к дочке нашей уборщицы. Каждый раз, когда она отходила от матери, Фред валил девочку с ног, прижимал ее, дурашливо скалясь, лапами к земле и начинал радостно наяривать; девочка кричала: «Не надо, Фред!», а уборщица кричала: «Фред, прекрати!» и шлепала его по откляченному заду тряпкой или шваброй, или что там у нее было под рукой. Отец, заслышав шум, кричал: «Фред, гребун паршивый! А ну ко мне!» А глухой рабочий, бывший краболов, другой наш Фред, кричал: «Что? Что?» И мне приходилось идти искать его (потому что отец отказывался) и говорить ему: «НИЧЕГО, ФРЕД! ЭТО НЕ ТЕБЯ!»
— А!.. — говорил он, возвращаясь к работе. — Думал, кто-то меня зовет.
Так что звонить нам в Мэн Лилли было бесполезно. Все, что мы смогли бы сделать, — это несколько раз прокричать: «Фред!».
Что Лилли пыталась сделать, так это позвонить Фрэнку. Фрэнк был не так далеко от нее; он мог бы ей помочь. Это сейчас мы говорим ему, что он мог бы тогда помочь, но мы все знаем, что судьба — она не тонет. Во всяком случае, Лилли дозвонилась до автоответчика Фрэнка. Фрэнк поменял живого секретаря на одно из этих механических устройств, которые порой просто бесят.
ПРИВЕТ! ЭТО ФРЭНК, НО НА САМОМ ДЕЛЕ МЕНЯ НЕТ ДОМА (ХА, ХА). ХОТИТЕ ОСТАВИТЬ СООБЩЕНИЕ? ПОДОЖДИТЕ КОРОТКОГО СИГНАЛА, А ПОТОМ ВЫСКАЖИТЕ ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ.
Фрэнни оставляла множество сообщений, которые, в свою очередь, злили Фрэнка. «Иди ты в жопу, Фрэнк! — кричала Фрэнни в трубку. — Каждый раз, когда слышу твою долбаную машину, это стоит мне денег, я же звоню, мать твою, из Лос-Анджелеса! Придурок, говно, жопа!» После этого она издавала громкие пердящие звуки и влажно чмокала, а Фрэнк потом звонил мне, лопаясь от возмущения.
— Совсем я не понимаю Фрэнни, — говорил он, — хоть убей. Она только что оставила мерзейшее сообщение на моем автоответчике! Ну то есть она думает, что это смешно, но разве она не понимает, что мы устали от ее вульгарностей? В ее возрасте это не приведет ни к чему хорошему, если это вообще может когда-нибудь привести к чему-то хорошему. Ты вот стал следить за своей речью. Помог бы ей последить за
И так далее, и так далее.
Сообщение Лилли, должно быть, напугало Фрэнка. Он, похоже, вернулся домой со своей вечерней встречи спустя приличное время после того, как она ему звонила; он включил автоответчик на воспроизведение, чистя зубы и готовясь лечь спать.
В основном это были деловые сообщения. У теннисиста, которого он представлял, возникли проблемы с рекламой дезодоранта. Позвонил сценарист, сообщить, что режиссер им «манипулирует», и Фрэнк про себя отметил, что этот писатель требует «манипулирования» в еще большей степени. Известная балерина увязла в своей автобиографии; она застопорилась на детстве, призналась она Фрэнку, который продолжал чистить зубы. Он прополоскал рот, выключил свет и тут услышал Лилли.
— Привет, это я, — извиняющимся тоном сказала она машине. У нее всегда был извиняющийся тон. Фрэнк улыбнулся и откинул простыни; он всегда сначала клал в постель портновский манекен, а потом залезал сам. Последовала длинная пауза, и Фрэнк уже было подумал, что автоответчик сломался; он часто ломался. Но затем Лилли добавила: — Это просто я. — Какая-то усталость в ее голосе заставила Фрэнка посмотреть на часы (была ночь) и насторожиться. Фрэнк помнит, что в последовавшей за этим паузе он прошептал ее имя.
