— Ты меня разыгрываешь! А если у пациента выскочили трубочки для принудительного кормления. Что делать тогда? У вас своя аппаратура для получения рентгеновских снимков или вы возите пациентов в госпиталь? — допрашивал его Фарук.
— Я звоню по телефону доктору. Это ведь приют и там находятся не для того, чтобы выздороветь. Однажды ночью я читал вслух больному, который не мог уснуть, потом писал письма за другого больного друзьям. Он хотел проститься с семьей и друзьями, но не знал, что ему следует написать, — объяснил Макфарлейн.
— Невероятно! — воскликнул Дарувалла.
— Они попадают туда, чтобы умереть. Мы помогаем им сделать это достойно. Здесь ничего не требуется из того, что мы обычно делаем для большинства наших пациентов.
— Итак, ты просто идешь туда, отмечаешься и докладываешь кому-то о своем прибытии. Что происходит потом? — спросил Дарувалла.
— Обычно медсестра говорит, что мне надо сделать.
— Медсестра дает указания доктору, что ему делать! — воскликнул Фарук.
— Наконец ты начал что-то понимать, — хмыкнул Гордон.
Они подъехали к дому доктора на улице Рассел-Хилл, находящемуся на огромном расстоянии от Бомбея. Так же далеко был он расположен от торонтского района под названием «Маленькая Индия».
— Сказать вам честно, о чем я думаю? Хотите узнать? — Марин Миллс прерывал историю Фа рука лишь несколько раз. — Думаю, вы свели с ума вашего бедного друга Макфарлейна. Совершенно очевидно, что вы его любите, однако на каюта условиях? На ваших условиях. Их диктует гетеросексуально настроенный доктор, — сказал иезуит.
— Но я просто такой человек! Я доктор, который настроен гетеросексуально! — закричал Дарувалла, и несколько человек в аэропорту продемонстрировали в ответ удивление средней силы.
— Три тысячи восемьсот девяносто четыре, — произнес голос из репродуктора.
— Главное не в этом, — продолжал миссионер, не давая себя запугать. — Можете ли вы воспринять сумасшедшего гомосексуалиста, не доктора и не такого человека, который был бы озабочен вашими проблемами? Такого человека, который бы меньше внимания обращал на расизм и на то, что случается с «цветными иммигрантами», как вы их называете. Стали бы вы заботиться, хлопотать о таком человеке? — спросил миссионер.
— А зачем мне заботиться о подобном человеке? — взвизгнул Дарувалла.
— Вот это-то я и имею в виду. Понятно? Вы — типичный ненавистник гомосексуалистов, — заключил иезуит.
— Три тысячи девятьсот сорок девять, — гремел меж тем голос в репродукторе.
— Вы не способны даже дослушать историю, — пожаловался доктор.
— Прошу прошения! — повинился миссионер.
Их посадка в самолет задержалась: администрация снова конфисковала у будущего священника его швейцарский военный нож.
— Разве нельзя было вспомнить о ноже и запаковать этот проклятый предмет в сумку? — спросил Дарувалла будущего священника.
— Зная настроение, в котором вы находитесь, я был бы последним дураком, если бы ответил на этот вопрос, — возразил Мартин.
Когда они наконец оказались в самолете, миссионер снова открыл дискуссию.
— Послушайте. Мы оба переживаем за детей и ¦ сделали для них все, что было в наших силах, — начал иезуит.
— Кроме того, чтобы усыновить их, — заметил Дарувалла.
— Ну, нам этого не сделать, не так ли? — спросил иезуит. — Я имею в виду то, что мы их поставили в такое положение, где они смогут помочь себе сами.
— Замолчите, иначе меня сейчас вырвет, — попросил его Фарук.
— В цирке они в большей безопасности, чем там, где они находились раньше. Много ли потребовалось для того, чтобы мальчишка ослеп? А девчонка бы заразилась какой-нибудь ужасной болезнью, включая и самую страшную? Я уже не говорю, через что она прошла до всего случившегося. Слов нет, вы переживаете. Я тоже. Однако больше мы ничего не можем сделать, — объяснил Мартин Миллс.
— Неужели я слышу то, что называется фатализмом? — изумился Фарук.
— Спасибо, это не фатализм! Дети в руках Господа. Это я имел в виду, — ответил миссионер.
— Думаю, именно поэтому я и переживаю, — ответил доктор Дарувалла.
— Вас не кусала обезьяна! — вскричал Мартин Миллс.
— Я говорил вам, что так оно и было.
— Скорее всего это была ядовитая змея. Кроме нее . лишь сам Дьявол мог вас укусить! — подвел итог их дискуссии миссионер.
Два следующих часа они молчали. Их самолет приземлился, его сменило такси Вайнода и пока оно прокладывало путь в воскресном потоке автомобилей, мчавшихся из аэропорта Санта-Круз до Бомбея, Мартин Миллс все обдумывал, что ему следует добавить.
— У меня сложилось такое ощущение, — не вытерпел он, — что вы все время прикусываете себе язык и чего-то недоговариваете.
