«Боже правый! — подумал Данте. — Кто здесь нормальный, хотел бы я знать».
Ты всегда был добрым, и это заметно даже по внешности, Коут. Настолько, насколько я смугл, ты светлокож и весь в веснушках, а я — это льняное масло, втертое в шероховатую древесину. Высокий рост скрывает тот факт, что бедра у тебя шире плеч, но ты не выглядишь ширококостным; твои длинные, худые ноги, твои пальцы пианиста и твой благородный, ни разу не сломанный нос делают тебя стройным. Ты единственный рыжий, который мне когда-либо нравился. Я знаю, что ты отрастил бороду только затем, чтобы скрыть веснушки, но я об этом никому никогда не скажу.
Мы так же не похожи с тобой телами, как тюлень с жирафом. Ты, должно быть, на целую голову выше меня, Коут, и я не могу не вспомнить, что Бигги когда-то думала по поводу парней, которые выше ее. Подумай об этом хорошенько, хотя она, наверное, тяжелее тебя.
Я хотел сказать, что твоя грудная клетка не разорвет ее объятий, Коут.
Когда-то Бигги нравилось повторять, будто она не может обхватить мою грудную клетку руками и удержать их сцепленными, если я вдохну полной грудью. Так что смотри, она может раздавить твои легкие. И опасайся за свой позвоночник, когда она обхватит тебя ногами за талию! На самом деле удивительно, как она до сих пор тебя еще не прикончила. Ты чудом уцелел.
Но я лишь сказал:
— Ты хорошо выглядишь, Коут.
— Спасибо, Богус.
— Знаешь, она хочет остаться с тобой.
— Я знаю.
Я швырнул улитку как можно дальше, и ты сделал то же самое. Но твоя и близко не долетела до того места, куда шлепнулась моя, — естественно, при таком смешном, неуклюжем способе метания, как твой. У тебя никуда не годные руки, Коут. Ты столько времени провел в лодке, а гребешь как птица с подбитым крылом. Забавно, что теперь ты учишь плавать Кольма.
Но я лишь сказал:
— Приглядывай за Кольмом, когда он у воды. Он приближается к опасному возрасту.
— Не беспокойся за Кольма, Богус, — ответил ты. — С ним все будет хорошо, и я надеюсь, что ты будешь приезжать к нему, когда тебе только захочется. И к нам тоже — приезжай навестить нас, ладно?
— Ладно, Бигги говорила мне. Плюх!
Но ты бросил свою улитку настолько плохо, что она не долетела даже до воды: фип! И она шлепнулась на заливаемую приливом береговую полосу.
— Я бы хотел иметь фотографии, Коут, — сказал я. — Когда снимешь… Кольма, знаешь, напечатай и для меня несколько снимков.
— У меня есть несколько фотографий, которые я мог бы дать тебе прямо сейчас, — с готовностью откликнулся ты.
Плюх!
— Черт, мне очень жаль, Богус, — сказал ты. — Но кто мог знать, что все так обернется?
— Я! Я должен был знать, Коут…
— Она бросила тебя еще до того, как приехала сюда, Богус. Понимаешь, она уже приняла решение…
Плюх! Фип!
— А как с Пиллсбери? — спросил я. — Что они думают по поводу того, что ты живешь здесь с женщиной и ребенком?
— Поэтому мы и поженились, — ответил ты, а я подумал, что, должно быть, я стал улиткой, потому что мне захотелось броситься в воду и глотнуть побольше воды, слушая твои здравые рассуждения.
— Ты хочешь сказать, что вы собираетесь пожениться? — спросил я.
— Нет, я хотел сказать, что мы поженились., одним словом…
Я осмыслил это, произведя четыре плюха. Как это может быть? Это казалось невозможным, поэтому я спросил:
— Как это может быть, Коут? Я считал, что это я женат на ней.
— Ну конечно, ты был… это пока… не вступило в законную силу, — сказал ты, — но поскольку ты оставил ее… это дало возможность произвести судебное разбирательство… Я сам в этом толком не понимаю, но один из адвокатов Пиллсбери разобрался со всем этим…
Однако вы не сидели сложа руки, Коут!
— Мы не могли узнать, где ты или когда ты вернешься, Богус, — сказал ты. Затем ты говорил и говорил о том, как с юридической точки зрения было почти необходимо пройти через все это: из-за налогов и из-за выплаты пособий. Спасибо тебе, подумал я, когда ты дошел до того момента, что в этой ситуации отпадает вопрос об алиментах.
— Сколько я тебе должен? — спросил я.
— Это не важно, Богус, — сказал ты, но я уже извлек конверт и прижал девять сотен долларов к твоей изящной, тонкой руке.
— Господи, Богус! Где ты это взял?
— Я разбогател, Коут, — солгал я и попытался положить конверт обратно в карман, как если бы это был случайный жест, как если бы такие конверты были рассованы по всему моему телу, и я сомневался, из какого именно кармана я извлек этот. Затем, желая опередить тебя, чтобы ты не смог отказаться от денег, я понес первое, что приходило в голову.
— Если я не могу жить с ними, Коут, то я рад, что это будешь ты. Ты позаботишься о них лучше, чем я, я уверен. К тому же это отличное место для ребенка, и ты сможешь научить Кольма фотографировать.
— Бигги собирается работать этим летом, — сообщил ты. — Знаешь, когда Пиллсбери будут здесь, она станет ходить за покупками, готовить, присматривать за домом. Это даст мне больше свободного времени, чтобы снимать и работать в фотолаборатории… — Ты замолчал. — Осенью у меня будет еще подработка в Боудоине. Это всего в сорока пяти минутах отсюда. Понимаешь, всего одна группа учеников — что-то вроде мастерской по фотографии. Этой весной была устроена моя выставка, и ученики даже купили несколько снимков.
Тяжесть нашего разговора придавила нас.
— Это здорово, Коут.
— Богус, что ты, черт побери, собираешься делать теперь? — спросил ты меня после долгой паузы.
— О, мне нужно побыстрей вернуться в Нью-Йорк, — солгал я. — Но я снова приеду, как только хорошенько устроюсь…
— Уже почти утро, — заметил ты. Мы наблюдали, как раннее оранжевое солнце вставало из моря, его бледное зарево зажигало берег. — Кольм встает рано. Он может показать тебе своих питомцев. Я построил для него в лодочном домике что-то вроде зоопарка для животных, которых я поймал для него.
Но я не хотел оставаться, чтобы посмотреть, как выглядит мой сын, и проверить, по-прежнему ли он любит меня. Дайте свежей могилке зарасти травой — моя любимая присказка; тогда будет не так больно на это смотреть.
Но я лишь сказал:
— А теперь мне нужно переговорить со своим шофером, Коут.
Когда я попытался встать, ты схватил меня за ремень и произнес:
— Твой шофер не знает даже, кто ты такой, Богус. Что с тобой происходит?
— Со мной все в порядке, Коут. Со мной все будет в порядке.
Ты встал рядом со мной — ты, хрупкий чертов ангел, — взял меня за бороду и осторожно потряс мою голову, приговаривая:
— О черт, о черт, если бы только мы оба могли жить с ней, Богус, я бы не возражал… Ты понимаешь это, а? Я даже как-то спросил ее об этом, Богус.
— Ты спрашивал? — удивился я. Я крепко схватил тебя за бороду; я едва сдерживался, чтобы не
