отцом Аксельта, Старым Таком. Когда он подошел ближе, вместе с ним приблизился запах мускуса. А также целая сотня флуоресцентных фотовспышек, линз, полированных пряжек и прочих сверкающих пр- бамбасов.
— Ты Трампер? — спросил он.
«Мудрый человек, — подумал я, — сейчас выведет меня на чистую воду. Заявит, что весь мой перевод сплошная лажа. Очень надеюсь, что Старина Так направляется обратно в могилу».
— Vroog etz? — спросил я его, чтобы просто проверить.
— Отлично, — гаркнул он. Он меня понял! Так и есть — Старый Так! Но он произнес лишь: — Ральф Пакер, — потом непринужденно выдернул из арктической рукавицы свою белую лапу и ткнул ее мне из обшлага эскимосской парки.
— Это ты говоришь по-немецки? И умеешь записывать?
— Ну да, — как можно небрежнее ответил я.
— Тебе приходилось озвучивать? — спросил он. — Я снимаю фильм.
«Извращенец, — подумал я, — хочет, чтобы я участвовал в его извращенческих фильмах».
— Мне нужен голос на немецком, — заявил он. — Что-то вроде остроумного немца, временами встревающего в повествование английского чтеца.
Знаю я этих студентов-киношников. Однажды проходя мимо «Бенни», я увидел в окне ужасную схватку — девушка в разорванном лифчике, прикрывающая сиськи руками, — и бросился внутрь на помощь даме, но лишь опрокинул оператора с его тележки, запутался в витках провода и сбил с ног какого-то типа с охапкой микрофонов. После чего девица устало заявила: «Эй, парень, остынь! Это, черт побери, всего лишь кино». На прощание она наградила меня красноречивым взглядом: «Из-за таких вот придурков, как ты, я сегодня надеваю уже четвертый лифчик».
— …ну так вот, если ты хочешь поупражняться с магнитофоном и записью… — продолжал бубнить Ральф Пакер, — заглушать голоса, делать паузы… В общем, понимаешь, делать звуковой монтаж. Есть пара вещиц, которые мне хотелось бы воплотить, а потом можешь упражняться с этим… ты понимаешь, о чем я? Делай что захочешь. Может, ты предложишь мне парочку каких-то своих идей…
На меня словно вылили ведро холодной воды: ты торгуешь значками во время футбольного матча и вдруг кто-то предполагает, что у тебя могут быть идеи!
— Эй! — окликнул меня Ральф Пакер. — Ты ведь говоришь и по-английски, а?
— Сколько ты платишь? — спросил я, и тут он двинул своей арктической рукавицей по всем моим магнитофонам, отчего одна бобина шлепнулась на пол, словно оглушенная рыбина.
— Платить тебе! — заорал он. От сотрясания могучих плеч линзы вокруг шеи Ральфа Пакера дружно звякнули. Мне тут же на ум пришла сцена с разъяренным Таком.
Точно так и поступил Ральф Пакер: метал громы и молнии над головами слушателей лингафонного кабинета, пугал собравшихся первокурсников, которые жались к двери, пока он произносил тираду.
— Мать твою! Я должен тебе платить! За опыт? И за шанс? Послушай, Трампер, — тут следует хихиканье со стороны моих неверных студентов, — это ты должен заплатить мне за то, что я даю тебе шанс! Я только начинаю! Я не плачу даже себе самому) Я продал сотню этих гребаных брелков, чтобы купить лишь одну линзу к широкоугольному объективу, а ты хочешь, чтобы я заплатил тебе за обучение!
— Подожди, Пакер! — крикнул я; он уже топал к двери, студенты рассыпались в стороны, как горох.
— Да имел я тебя, Тамп-Тамп, — прорычал он. Потом с силой развернулся к одному из первокурсников и выругался: — Да пошел он на х…!
Охваченный настоящим ужасом, я на какое-то мгновение испугался, как бы они не набросились на меня все разом, импульсивно подчинившись его команде. Но затем я побежал за ним вдогонку. Я поймал его, когда он освежался, с жадностью глотая воду из фонтанчика в холле.
— Я не знал, что ты продавал футбольные брелки, — выдохнул я.
Позже, когда Пакер бывал доволен моими саунд-треками, он говорил, что когда-нибудь сможет заплатить мне.
— Когда я смогу заработать хоть немного, Тамп-Тамп, тогда и о твоем гонораре поговорим.
Так что Ральф Пакер сдержал свое слово. «Групповщина» имела скромный успех. Помните ту часть, где песня «Хорст Вессель» звучит на фоне пивной пирушки в «Бенни»? Это была моя идея. И та часть, где заснята встреча на математическом факультете Айовского университета, где озвучен немец и идут субтитры: «Сначала вы арестовываете их в соответствии с судебным постановлением. Затем вы начинаете арестовывать их в таком количестве, что становится допустимым суд над целой группой сразу, затем вы настолько запугиваете их лагерями, что они больше не требуют предъявлять постановление суда, и…»
Этот фильм был своего рода пропагандистским плакатом. Зло здесь рассматривалось как враждебный акт коллектива, направленный на отдельного индивидуума. Однако это не был политический фильм: любая группа представлялась в равной степени в неприглядном свете. Любая толпа объявлялась врагом. Даже классные комнаты с кивающими головами: «Да, да, понятно, согласен, jawohl!»
Считалось, что «Групповщина» — «новаторский» фильм. В его адрес была предъявлена только одна серьезная претензия, содержащаяся в письме, которое пришло от немецко-американского общества Колумбии, Огайо.
В ней говорилось, что фильм имеет антигерманскую направленность, что он «ворошит старый пепел». Объединение в группы не есть особенность исключительно немцев, писалось в письме, да и в самих группах нет ничего плохого. Сам Ральф назывался автором не иначе как «псих». Письмо не было подписано кем-то конкретно. На нем стоял лишь синий штамп: «НЕМЕЦКО-АМЕРИКАНСКОЕ ОБЩЕСТВО».
— Еще одна гребаная группа, — ругнулся Ральф. — Больше пятисот человек писало это письмо. И, мать их… Тамп-Тамп, я ничего такого не имел в виду. Я имею в виду, что сам не знаю, что я имел в виду…
И до сих пор Ральф не знает, что он имеет в виду, — это всегда было самым серьезным поводом к критике его фильмов. Почти всегда их называют «новаторскими», зачастую «претенциозными», как правило, «правдивыми». Но «Нью-Йорк тайме», например, отмечает «определенный недостаток выводов… режиссеру не удается выразить свою точку зрения». «Виллидж Войс» находит, «что его видение всегда имеет тенденцию быть персональным, аутентичным и оригинальным, однако Пакеру не удается найти реальное решение… создается впечатление, что его вполне удовлетворяет простое изображение событий».
