И все же все было совсем не так хорошо, как казалось. Температура реактора продолжала расти. К 18.00 вызвали Гейзенберга, поскольку реактор становился все горячее. Вместе с Допелем они подошли к емкости с водой и остановились в задумчивости над алюминиевой сферой, погруженной в воду. Но как только они решили во избежание несчастного случая пробить в реакторе несколько отверстий, как он едва заметно дрогнул, а затем явно начал разбухать. Физиков не нужно было больше подгонять. Они бросились к двери и едва выбрались на свежий воздух, как лабораторию потряс мощный взрыв. Поток горящего урана устремился к потолку лаборатории, находившемуся на высоте примерно шести метров от пола. В лаборатории начался пожар; большое количество горящих частиц было выплеснуто на улицу. «А потом, – докладывал Допель военным, – мы вызвали пожарную бригаду».
Лейпцигские пожарники прибыли через восемь минут после вызова. Огонь удалось залить водой и пеной. Облаком пены была окутана вся реакторная яма, однако языки пламени продолжали вырываться наружу в течение еще двух дней и ночей. Наконец, реактор прекратил существование; все, что от него осталось, представляло собой бурлящее болото, в котором смешались выгоревший уран, вода и фрагменты корпуса. Мощный взрыв оторвал друг от друга верхнюю и нижнюю части, несмотря на то что они были прочно соединены между собой сотней болтов.
Было необыкновенной удачей то, что Гейзенберг и Допель не пострадали в результате взрыва. В то же время они потеряли большую часть своей лаборатории, запасы урана и тяжелой воды. Одновременно был нанесен чувствительный удар их самолюбию. Так, Гейзенберг очень смутился после того, как бравый командир подразделения пожарников с сильным саксонским акцентом передал ему поздравления от лица всего личного состава за эту удивительную демонстрацию «атомного оружия».
Конечно же внутри реактора «L–IV» не произошло никакой ядерной реакции. Просто во внешний слой урана попала вода. В результате химической реакции образовался чрезвычайно взрывоопасный газ водород. В отличие от физиков химикам прекрасно известен этот процесс. В частности, о нем хорошо знал доктор Риль из компании «Auer», занимавшейся поставками металлического урана. Год назад фирма «Degussa» через управление вооружений армии передала предостережение о тех непредсказуемых свойствах, которыми обладает уран. Так, некоторое время назад аналогичный случай произошел во Франкфурте: большая партия измельченного урана неожиданно загорелась и выгорела полностью. Комментируя два произошедших в Лейпциге несчастных случая, профессор Допель рекомендовал во избежание подобного в будущем впредь загружать в реактор цельнометаллический уран.
Допель был довольно странным человеком; за время войны он умудрился рассориться со всеми своими коллегами по работе, за исключением Гейзенберга. В связи с происшествием он написал мрачное письмо доктору Рилю, в котором упрекал его за то, что тот прислал им для эксперимента такое агрессивное вещество. Риль ответил вежливо и сослался на письменное предупреждение, отправленное во все институты еще в прошлом году. Допель ответил в еще более агрессивном тоне. Химик из компании «Auer» не счел нужным ответить на второе письмо профессора.
Следующая встреча этих двух ученых произошла в июне 1945 года в Москве. Оба были мобилизованы в ведомство Берии, руководителя советской тайной полиции, возглавлявшего работы над советской атомной программой. Берия вызвал к себе этих двух человек, а также Густава Герца и профессора Фолмера для обсуждения обязанностей, которые каждый из них будет выполнять. Прежде чем ученые проследовали в помещение, в котором должна была состояться встреча с Берией, Допель через всю комнату прошел навстречу к Рилю и рассыпался в извинениях за два письма, написанные им в 1942 году; он надеется, заявил Допель, что Риль не будет таить на него зло за это. Этот забавный эпизод ярко характеризует тот маленький мир, в котором живет каждый ученый: большой мир вокруг них был разрушен, их отечество было поставлено на колени, а сами они оказались во вражеской столице и сейчас находились в приемной человека, внушающего ужас всей Европе и Азии. И все же прежде всего их волновали недоразумения прошлого, которые требовали своего разрешения. Но не станем забегать вперед и вернемся в лето 1942 года.
Глава 6
Операция «Незнакомец»
«Этот атомный проект, который в каждом зажигает такой интерес», как отозвался о нем рейхсмаршал Геринг, вступил в свою самую сложную фазу: прошел месяц с тех пор, как Альберт Шпеер заслушивал немецких физиков-ядерщиков. За этот месяц претерпела изменения вся организация работ над атомной программой. Рейх решил мобилизовать германскую науку для окончательной победы в войне. Прежний имперский исследовательский совет во главе с министром Рустом был распущен, и взамен был создан новый независимый орган под тем же названием, возглавляемый самим рейхсмаршалом Герингом. 9 июня Адольф Гитлер издал соответствующий приказ, и, пока неторопливо создавалась новая организация, работа над многочисленными научными проектами стояла на месте.
Контролирующим органом нового имперского исследовательского совета должен был стать «руководящий комитет» Геринга из 21 члена, в состав которого входили министры, высшие военные и руководители партии, в том числе и сам Генрих Гиммлер. В то же время в нем не было ни одного ученого. Фактическое руководство научными изысканиями должен был осуществлять управляющий подкомитет. Это была смелая, но несколько запоздалая попытка навести порядок в германской науке.
Однако никакими перестановками невозможно было компенсировать тот вред, который принесли науке политические преследования ученых. К 1937 году около 40 процентов профессорского состава университетов было уволено. Разгул антисемитизма заставил многих, включая выдающихся физиков, покинуть Германию. Теперь в рейхе, наконец, поняли эту ошибку: в своей знаменитой секретной речи на совещании в Берлине, посвященном будущему нового Имперского исследовательского совета, в присутствии почти всех членов руководящего комитета[24] Геринг выразил сожаление, которое фюрер и он сам испытывали в связи с преследованием еврейских ученых:
«Фюрер ненавидит любую регламентацию в науке, особенно если она приводит к таким результатам: допустим, некое изобретение действительно чрезвычайно важно для нас и должно привести к важным последствиям в будущем. Но мы не можем его получить, потому что у кого-то жена еврейка или потому что он сам наполовину еврей…
Я обсудил это с самим фюрером. Ранее мы могли прибегать к услугам евреев. И теперь было бы сумасшествием заявить: «Ему придется уехать. Он прекрасный исследователь, и у него фантастические мозги, но его жена – еврейка, и поэтому он не может больше работать в университете и т. д.» Фюрер сделал подобные исключения для искусства вплоть до оперетты; и он охотно сделает исключения для всех, занятых в великих научных проектах».
В конце совещания Геринг вернулся к теме германского уранового проекта – проекта, «требующего высочайшего уровня секретности» для всех, включая самих ученых. «Слишком долго ученые выступали здесь в роли примадонн, – продолжал Геринг и, вспоминая последние месяцы перед войной, добавил: – Вызывает тошноту упоминание о том или ином физическом или химическом конгрессе в Лондоне или Нью-Йорке и вид энтузиазма, с которым ученый трубит о своем открытии миру. Создается впечатление, что он просто не в силах удержать это в себе больше ни на минуту. Как прекрасно! Каждый узнает об этом! Только те из нас, для которых эти открытия имеют практическое значение, узнают о них последними! Не мы первыми читаем статьи, которые публикуют эти ученые, и я тоже не отношусь к числу таких счастливчиков. И в результате мы, которым нужны эти открытия, часто вообще о них ничего не знаем. В то же время коллегам нашего ученого в Великобритании, Франции и Америке прекрасно известно о том, какие яйца удалось высидеть их коллегам в Германии». Мало кто сомневался в том, что острота Геринга была направлена против публикации в научной прессе открытия Отто Ганом деления атомного ядра в 1939 году[25].
Еще через несколько недель Геринг неожиданно назначил своим уполномоченным в совете Рудольфа Ментцеля, гражданского чиновника, имевшего высокий почетный чин в СС. В свою очередь, Ментцель должен был делегировать административные полномочия «совету директоров» из одиннадцати членов, состоявшему из видных ученых, некоторые из которых были почетными членами партии. В некоторых случаях во главе особо важных исследовательских проектов назначаются «специальные уполномоченные». Во главе же ядерных физиков продолжал стоять профессор Эсау. В помощь ему назначили доктора Дибнера и доктора Берке. Итак, профессор Эсау, оттертый в сторону более удачливыми конкурентами в начале работ над программой, снова в деле. И вряд ли он при этом испытывает теплые чувства к тем, кому когда-то
