— Никакого, — угрюмо ответил арестованный.
— Ложь. Совершенно бессмысленная, между прочим. Чтобы признать вас виновным в шпионаже, не требуется ваших подтверждений. Все и так слишком ясно. И на сообщников рано или поздно мы выйдем. Они сами себя обнаружат.
— Не было никаких сообщников! — выкрикнул Яковлев, сжимая кулаки. — Не было! Я сам! Я один! Да! Вешайте меня теперь! Расстреливайте! Четвертуйте! Сорок лет назад нас было много, а теперь я один против этой неповоротливой, жирной империи, разползшейся на полсвета! Нате, жрите меня, вы, людоеды! Душители свободы! Да, я хотел взломать ваш проклятый биотрон. Я хотел украсть ваши военные технологии и продавать их Урантии! Дьявол побери, да я бы задешево продал ваш секретный аннигилятор за океан, чтобы вы больше не могли угрожать им всему цивилизованному миру!
У него начиналась истерика. Капельки слюны летели во все стороны. Алябьев отодвинулся подальше.
— Плевать мне на вашу монархию. Я ненавижу эту страну! Ненавижу этих попов, всюду сующих свой нос, ненавижу вашего Бога, которого вы рабы! Вам не понять, что такое свобода. Вы же нелюди! Живете для своих нелюдских идеалов, а не для обыкновенного, нормального человека, который хочет просто жить. Без этого вашего тупого чувства вины за то, что я родился и существую! Не надо делать из людей ангелов с крылышками! Мы все животные, так дайте мне жить как я хочу, чтобы когда буду подыхать, мне было что вспомнить! Какого дьявола меня держат в кандалах вашего церковного мракобесия! — Он поднял руки, потряс «браслетами» и обмяк на стуле.
— Никто вас не держал, — спокойно сказал Алябьев. — Если все так плохо — почему бы вам было не остаться в Урантии? Небось нашлось бы там свободное стойло? Вы себя к каким животным относите? К непарнокопытным или человекообразным? Пресмыкающимся? Нет, наверное, просто жвачным. Угадал? А вернулись вы потому, что для Урантии — вы нищий и никому там не нужны. Ба, да это же и есть формула свободы по-урантийски. Там никто никому не нужен. По-человечески не нужен. Разве что по-животному. Вот этого мне, как вы говорите, действительно не понять. За что вы — и они — так не любите себя. Просто, знаете, интеллекта не хватит — понять.
— Тогда и говорить не о чем, — презрительно процедил Яковлев.
— Полностью согласен. Мне с вами говорить не о чем. Но у нас тут не светская беседа, а допрос. Итак, продолжим. Вы вернулись в Ру, чтобы, как говорите, заработать немного денег продажей технологий, которые собирались уворовать. Сами додумались или кто подкинул идею?
— Сам, — гордо отрезал Яковлев.
— Ну, допустим. А каким образом вы намеревались продавать их? Напрямую или через посредника?
— Мне это без разницы. Как пришлось бы, так и продал.
— Замечательный жизненный принцип! Все без разницы. Вам было без разницы, каким способом получить доступ к биотрону. Потом без разницы, как взломать его, хотя это в корне невозможно. Может, вам без разницы и то, что с вами будет дальше? Ах да, вы же предлагали четвертовать вас. Увы, придется немножко помучиться, пожить еще. Только теперь уж действительно в кандалах. Мне жаль вас, Яковлев.
Арестованный внезапно завалился набок, рухнул на пол и забил ногами. Алябьев наклонился через стол.
— Эпилепсия? — Мурманцев подошел к скрючившемуся телу.
— Не похоже, — озабоченно ответил Алябьев. — Пены нет.
Вместо пены изо рта Яковлева пошел вой. Негромкий жалобный скулеж щенка, оставленного в одиночестве.
— Он что, плачет?
— Да нет вроде.
— Жаль. Если человек плачет — не все так запущено.
Алябьев вызвал конвойного и врача. Мурманцев вышел и подождал капитан-командора в коридоре. Допрос оставил по себе неприятное впечатление.
— Ну, что скажете, Савва Андреич? — спросил Алябьев, присоединившись к нему. — Впервые вам видеть такого фрукта?
— Такого, пожалуй, да. Раньше попадались другие разновидности того же самого. Побледнее чуть.
— А мне вот довелось в свое время со многими такими познакомиться. Отголоски жидовствующих конца прошлого века — они еще долго воду мутили в Империи. Этот — черт его знает, последний он или нет. Скорей всего, они уже никогда не переведутся.
— Человек, желающий странного и нелепого, — сказал Мурманцев задумчиво.
— Нелепого и пошлого. Отвержение священных принципов, сакральных пределов есть пошлость. Самоубийственная пошлость. Этот человек безумен.
— Мне показалось, он в здравом уме.
— Дорогой Савва Андреич, есть такие болезни души, которые не подпадают под медицинские критерии. Они лечатся только покаянием. Ну, вы, вероятно, домой? А я задержусь здесь немного по делам. Жаль, что не смог оказать вам помощь, о которой вы просили.
Пару секунд Мурманцев вспоминал, о какой помощи идет речь. За событиями последних трех часов он умудрился забыть о том, что хотя и не нашел оригинала, с которого был слеплен биотрон, зато напал на след самого профессора Цветкова. Да еще какой след! Прямо-таки гусеничный, от бульдозера.
— Что вы, Василий Федорыч, вы мне очень даже помогли.
— Ну, я рад. Господь с вами, голубчик. Езжайте домой.
— Василий Федорыч!
— Да? — Алябьев обернулся.
— Биотрон действительно невозможно взломать?
— Вы же слышали, что говорил гильдмастер.
— Гильдмастер тоже человек. Он тоже может заболеть немедицинской болезнью души.
— Империя держится не на биотронах, голубчик Савва Андреич. Империя держится государем, помазанником Божьим.
Повернувшись, капитан-командор зашагал прочь.
Мурманцева ответ убедил — но не до конца. Николай II Святой был помазанником Божьим и не удержал империю в руках. Его сломил хаос, начинавшийся в стране. Виртуальные государственные мужи — биотроны — всегда представлялись Мурманцеву более надежными, чем прежние губернаторы. Они были символом, олицетворением стабильности Империи. Мурманцев преподавал в Академии новейшую историю и знал, что во всякой политической стабильности заложена своя бомба, которую можно взорвать, если найти нужную кнопку. Теперь он начинал подозревать, что биотроны и есть та самая бомба под Империей.
«Такая вот рокировочка», — подумал он.
Старожилы рассказывали, что речка Надым временами точно бывает похожа на дым. Плывет будто на ветру серо-белесыми невесомыми струями, густыми, непрозрачными, как от костра из влажных веток. За год, который Мурманцев провел здесь, он не раз приходил на берег — ранней осенью и поздней весной, потом летом. Речка-дым приковывала к себе взгляд и словно околдовывала. Начинало казаться, что она окутывает берега теплом, и ноздри щекотал горьковатый запах лесного пожарища. Говорили, что пожар и правда был. Давным-давно туземные язычники во главе со своим князьком пожгли только что построенный на их земле монастырек. Да этот же огонь их самих и прогнал. Сильный ветер раздул пламя, пожар перекинулся на лес и облизал пятки бежавшим туземцам. Монастырь после отстроили заново — и стоит он с тех пор уже четыреста лет, разве что чуть поболее стал.
А может, и не от туземцев пожар случился. Место было немного странное — как будто облюбованное шаровыми молниями. Монахи их часто видели вокруг обители и даже внутри. Правда, молнии вели себя тихо-смирно, никто из старцев не мог наверняка сказать, чтоб они спалили хоть что-нибудь.
Мурманцев почти не помнил, как оказался в этих краях. Как бежал из первопрестольной — помнил, а дальше сразу — сибирский полустанок, бедная гостиничка, речка, похожая на дым, белые стены монастыря,
