созерцанием последних отблесков заката. Я вновь занялся фонарями, и тут наконец он снова заговорил:
– Твои картины сейчас у меня, Оно. Это я их взял. Извини, если заставил тебя волноваться. Так уж получилось. В тот день у меня выдался свободный часок, и я решил этим воспользоваться и как следует рассмотреть твои недавние работы. А ты, должно быть, как раз куда-то ушел. Хотя, наверное, мне следовало сказать тебе, когда ты вернулся. Ты уж меня извини, Оно.
– Да ничего страшного, сэнсэй. И я очень вам благодарен за интерес к моим работам.
– Ну, это же естественно, чтобы я интересовался тем, что делают мои ученики. А ты мой самый далеко продвинувшийся ученик. Немало лет я потратил, шлифуя твой талант.
– Конечно, сэнсэй! У меня просто слов не хватает, чтобы выразить вам свою благодарность.
Мы снова немного помолчали; я продолжал зажигать фонари. Потом на минутку прервал свое занятие и сказал:
– Вы знаете, сэнсэй, у меня на душе сразу легче стало, когда я узнал, что с моими работами ничего не случилось! Хотя мне следовало бы сразу догадаться, что их исчезновение объясняется совсем просто. Теперь-то, конечно, я могу быть совершенно спокоен.
Мори-сан ничего мне на это не ответил и, насколько я мог судить, продолжал любоваться окрестностями. Мне даже показалось, что он меня не расслышал, и я решил повторить чуть громче:
– Я очень рад, сэнсэй, что теперь могу быть совершенно спокоен насчет сохранности моих картин.
– Да, Оно, – сказал Мори-сан, будто отвлекшись наконец от каких-то совершенно иных мыслей. – Так вот, у меня тогда действительно появилась свободная минутка, и я попросил кого-то из ребят сходить на кухню и принести мне твои последние работы.
– С моей стороны просто глупо было так волноваться! И я ужасно рад, что с картинами ничего не случилось.
Мори-сан промолчал. Мне снова показалось, что он меня не расслышал, но он вдруг снова заговорил:
– И меня, надо сказать, несколько удивило то, что я увидел. Ты, похоже, занялся изучением жизни весьма странных мест города.
Конечно, он совсем не обязательно сказал именно так: «занялся изучением жизни весьма странных мест». Сдается, это я сам часто использую подобные выражения, особенно в последние годы; а может, этими словами я объяснялся с Куродой в этой же самой беседке спустя много лет. Но обратно же, я уверен, что Мори-сан действительно часто советовал нам «заниматься изучением жизни улиц»; я думаю, это просто еще один пример того, сколь многое я от него унаследовал. А на его тогдашнее замечание о «странных местах города» я, помнится, ничего не ответил, лишь смущенно засмеялся и принялся зажигать очередной фонарь. И вскоре снова услышал его голос:
– Совсем неплохо, когда молодой художник понемногу экспериментирует. Помимо всего прочего, он таким вот образом дает выход некоторым своим не самым глубоким устремлениям. А выпустив пары, может потом с еще большим рвением вернуться к серьезной работе. – И, помолчав, он прибавил негромко, словно разговаривая с самим собой: – Нет, поэкспериментировать порой совсем неплохо. В юности это так естественно. И я не вижу в этом ничего Дурного.
– Вы знаете, сэнсэй, – сказал я, – мне кажется, нет, я почти уверен, что мои последние работы – это лучшее из всего мной написанного.
– Да, они весьма недурны, весьма. С другой стороны, право же, не стоит слишком много времени уделять подобным экспериментам. Иначе можно уподобиться путешественнику, который только и делает, что путешествует, и никак не может остановиться. Лучше все же поскорее вернуться к серьезной работе.
Я подождал, надеясь, что он еще что-нибудь прибавит, но он молчал. И тогда я сказал:
– Я понимаю, с моей стороны глупо было так беспокоиться о сохранности этих картин. Но, видите ли, сэнсэй, этими картинами я горжусь гораздо больше, чем всеми остальными своими работами. Впрочем, мне все равно следовало догадаться, что они вовсе не пропали, а их исчезновение объясняется очень просто.
Мори-сан продолжал молчать. Я зажег очередной фонарь и посмотрел на него, но так и не сумел понять: то ли он обдумывает мои слова, то ли думает о чем-то совсем ином, далеком. В беседке царил какой-то странный смешанный свет – прощальные отблески заката на темно-синем вечернем небе смешивались со сверканием фонариков, которые я все продолжал зажигать, – однако Мори-сан по- прежнему казался мне не более чем темным силуэтом. Он так и стоял спиной ко мне, прислонившись к столбу. И вдруг, не оборачиваясь, произнес:
– Я случайно узнал, Оно, что недавно ты закончил еще одну или две картины, но их нет среди тех, которые сейчас у меня.
– Да, одну или две я действительно держал в другом месте.
– Вот как? И это, разумеется, те самые картины, которые тебе самому нравятся больше всего, верно?
Я не ответил, а Мори-сан продолжал:
– Может быть, когда мы вернемся, ты принесешь мне и эти картины, Оно? Мне бы очень хотелось их увидеть.
Я подумал мгновение и сказал:
– Я был бы, разумеется, в высшей степени благодарен вам, сэнсэй, если бы вы высказали о них свое мнение, но я, право же, совершенно не помню, куда их засунул.
– Но ты ведь постараешься их найти, верно?
– Да, конечно, я постараюсь, сэнсэй. А заодно, наверное, унесу от вас остальные свои картины, которым вы уже уделили столько внимания. Они же вам наверняка мешают, загромождают ваше жилище, и я, как только мы вернемся, сразу же их уберу.
– Насчет этого, Оно, можешь не беспокоиться. Ты, главное, отыщи и принеси мне остальные.
– Мне очень жаль, сэнсэй, но, боюсь, остальные я все же отыскать не сумею.
– Что ж, ясно. – Мори-сан устало вздохнул, и я заметил, что он снова смотрит в небо. – Значит, ты вряд ли сумеешь принести мне остальные свои картины?
– Да, сэнсэй. Боюсь, что так.
– Ну хорошо. И ты, разумеется, уже обдумал, как поступишь в том случае, если решишь отказаться от моего дальнейшего покровительства?
– Я всегда надеялся, сэнсэй, что вы меня в любом случае поймете и не откажете мне в поддержке в отношении моей карьеры.
Он промолчал, и я, выждав некоторое время, продолжил:
– Сэнсэй, мне было бы очень тяжело и больно покинуть виллу. Годы, проведенные там, – самые счастливые, самые наполненные в моей жизни. Ваши ученики мне как братья. Ну а вы, сэнсэй… Нет, у меня просто слов не хватает, чтобы сказать, скольким я вам обязан! И я очень, очень прошу вас: взгляните еще раз на мои новые работы и постарайтесь воспринять их иначе, с иной точки зрения. И когда мы вернемся, вы, может быть, позволите мне объяснить, что я хотел сказать каждой из этих картин?
Мори-сан по-прежнему ни одним жестом не показал, что слышит меня, и я сказал:
– За эти годы я многому научился, созерцая мир удовольствий, стараясь понять и впитать в себя его хрупкую красоту. Но сейчас я чувствую, что мне пора переходить к другим вещам. Я уверен, сэнсэй, что в такие неспокойные времена мы, художники, должны научиться ценить нечто иное, более ощутимое и реальное, чем эти доставляющие мимолетное наслаждение вещи, которые исчезают вместе с рассветом. Вовсе не обязательно, чтобы художники существовали только в своем замкнутом декадентском мирке. Сознание, совесть подсказывают мне, сэнсэй, что я не могу вечно оставаться художником этого зыбкого мира.
Я умолк и снова занялся фонарями. На этот раз пауза несколько затянулась. Первым заговорил Мори- сан:
– Ты уже давно считаешься моим лучшим учеником, Оно. И мне будет больно расставаться с тобой. Давай договоримся так: даю тебе три дня, чтобы принести мне остальные картины. Ты их принесешь,
