повод. Уволили не за это.
— А за что?
— Якобы этой мумией опозорил институт.
— И куда вы теперь?
— Неужели останусь без дела? Знаете, куда я пошел после окончания института? Учиться в ПТУ.
— Зачем?
— Чтобы стать мастером на все руки.
О его мастерстве объективно сказано и в характеристике. Но Рябинина больше интересовала нравственная суть человека.
— Генрих Яковлевич, видимо, этими руками капиталец вы сколотили?
— Сколотить капиталец мне мешала идеология. Впрочем, она мешала всему народу.
— Не уловил…
— Если бы не семнадцатый год, знаете, как бы жили?
— А как?
— В особняках, ездили бы на тройках, обедали бы в ресторанах, сидели бы в ложах…
— Да, если бы родились дворянами.
— И родились бы!
— А рабочим, солдатом или ямщиком не хотите?
Обладатель золотых рук поморщился. Ему был интереснее
глобальный подход, при котором не до поиска мелких истин.
— Над Россией висит проклятье, из-за которого мы будем маяться знаете до каких пор?
— До каких?
— Пока Ленина не предадим земле! За это мы прокляты.
— А не за тысячи солдат, не преданных земле и брошенных до сих пор в полях и лесах?
Рябинин давно знал, что отличить умного от дурака проще всего с помощью разговора о политике. Но не во время же допроса. Впрочем, допрос пока не шел. И Рябинин знал почему. Коловратский никак не мог догадаться, что дала экспертиза мумии и насколько теперь информирован следователь. Начать же напорный допрос Рябинину мешала почти та же причина: какое совершено преступление и как? Допросу нужна целеустремленность, иначе он станет болтаться, как автомобиль на ухабах.
Рябинин оглядел Коловратского, снял трубку и набрал номер. Судмедэксперт оказалась на месте:
— Дора Мироновна, Рябинин. Очень кратко и самую суть…
Они так давно контачили, что ей все было понятно без долгих объяснений: следователь в кабинете не один.
— Сережа, работу не закончила, поэтому лишь повторюсь. Высохший труп мужчины примерно семидесяти лет, физических повреждение на теле нет, скончался от инфаркта…
— Спасибо, Дора Мироновна.
И Рябинин словно в зарослях увидел свободную просеку — теперь он знал ту магистраль, по которой должен катиться допрос.
— Генрих Яковлевич, неужели нет желания заговорить?
— Давайте вопрос, — вроде согласился он.
— Вы его знаете: где взяли для мумии тело человека?
— Признаюсь честно, но вы ведь не поверите.
— Если правда, то поверю.
— Нигде не взял.
— То есть?
— После похорон отца я исследовал его дом на Пригородной улице и на чердаке обнаружил высохшее тело.
— Генрих Яковлевич, вы хотите, чтобы я в это поверил?
С его лицом что-то происходило. Мелкие черты словно захотели разгладиться, отчего на лоб легла задумчивость. Видимо, он размышлял над тем, что сказал. Или сочинял другую версию, более правдоподобную? Все это уложилось в одну его фразу:
— Надо было знать моего отца.
— А именно?
— У него не было ни специальности, ни постоянного места работы. Последние десять лет жил на пенсию. Но дело в другом… У отца было сильное и уникальное биополе. К нему ходил народ подпитываться…
— Чем?
— Биоэнергией. В общем, лечились.
— И вы это видели?
— Редко. Избавлял от тоски тоскучей… Ложился рядом с больным и приказывал срастись телу с телом, жиле с жилой, кости с костью… Бормотал что-то вроде: твоя боль — это моя боль…
Подобных историй Рябинин наслушался. Но в рассказе Коловратского проскользнуло что-то важное и чуть ли не личное.
Ага, отец подпитывал… И Рябинин ощутил голод, потому что сегодня не подпитывался — у банковских обедать не стал.
— Генрих Яковлевич, вы сами-то верили в его чары?
— Эти, как вы зовете, чары проверялись лабораторией внечувственного восприятия при помощи современной японской аппаратуры.
— Дико это слышать в век Интернета, иномарок и прочих инноваций.
— Господин следователь, вы не признаете мистику?
— Я признаю то, что доказуемо.
— Смерть доказывать не надо. А смерть — это мистика. Был человек — и его нет, нигде.
Он тряхнул головой с такой силой, что волосяной пучок на затылке вскочил как оживший. Женское это дело — прически. И Рябинин вспомнил слова майора Леденцова, который не доверял человеку с мелкими чертами лица, — у мужчины должны быть мужские черты. К себе Рябинин это не относил, поскольку размашистые очки с толстыми стеклами нивелировали любые черты.
— Господин следователь, мистику признают многие ученые и современные люди.
Слово «господин» Рябинина царапало. Оно шло, например, банкирам, от импортных костюмов которых, от их иномарок пахло импортным одеколоном.
— Какие люди?
— Когда композитор Альфред Шнитке репетировал с Пугачевой свою кантату «История доктора Фауста», погас свет, задуло свечи, певица отказалась петь, а Шнитке свалил инфаркт.
— Генрих Яковлевич, отца вы хоронили?
— Разумеется. Вас, я вижу, интересует мой отец…
Рябинина больше интересовало сухое тело, но на информацию о нем можно выйти только через рассказы сына. Сына же кренило в сторону чистой мистики. Впрочем, как без нее, если разговор о трупе? Помолчав, Коловратский угадал мысли следователя:
— О том, что отец — фигура мистическая, я убедился после его смерти…
— Как убедились?
— Лежал он в гробу. Я наклонился и шепотом попросил у него прощения за свои грубости. И вижу… Правый глаз не то чтобы открылся, а как-то набух. Из него по щеке скатилась крупная слеза. Верите?
Рябинин кивнул, потому что знал множество фокусов, которые проделывали с трупами патологоанатомы, объясняя это биохимическими процессами.
— А месяцев через шесть после похорон звонят мне с проходной. Якобы какой-то мужчина просит меня выйти. Я бы не пошел, но вахтер описал одежду. Плащ с капюшоном, сапоги, очки… Прикид отца. Вышел я, приблизился к нему. Он молчит. А на улице дождь. Я возьми и скинь капюшон с его головы… Нет ее, головы! Лишь очки, висящие в пустоте. На секунду я отключился, а когда пришел в себя, отца уже не
