— А при чем тут милиция?
— Будем отлавливать.
— Кого?
— Писающих граждан.
Леденцов вошел в здание РУВД и направился к своему кабинету осторожно, словно боялся обварить встречных граждан злостью. Дня не проходило, чтобы не отвлекли на дела пусть важные, но не касающиеся оперативной работы: оцепление по поводу приезда зарубежного деятеля, оцепление по поводу приезда своего государственного деятеля, оцепление по поводу стихийного бедствия, оцепление по поводу шумного лагтинга, праздничное оцепление… А другие мероприятия — не оцепления? Подчиненный напился, ребенок пропал в подвале, пьяный с крыши стреляет, бродячие собаки напали на женщину с коляской, на балконе третий день мужик лежит: спит или труп?..
Возле окна дежурного взвился крик:
— Дойду до главного мента!
Голос вроде бы не мужской, не женский и не совсем человеческий — визгливая хрипотца. Леденцов подошел. Скандалила весьма пожилая женщина, вернее, старушка, а точнее — бабка. Леденцов спросил у дежурного:
— Что ей нужно?
— Ищет своего мужа, который пропал не то в прошлом году, не то в позапрошлом.
Леденцов подступил к ней, сообщив почти злым голосом:
— Гражданка, я главный мент!
— Не похож, — хихикнула она.
— Как это — не похож?
— Ростом не вышел, сивый…
— Гражданка, я был высоким и рыжим, но от скандальных посетителей выцвел и стал ниже.
— Чем это я скандальная?
— Вам же объяснили, что надо написать заявление.
— Какое заявление… Мне семьдесят девять лет, руки дрожат… Смотришь по телевизору ихние фильмы про ихнюю милицию… Там жалобщика не только выслушают, но и кофею нальют…
Словосочетание «ихняя милиция» легло на сознание с непонятной свежестью. Он работал не в ихней милиции, а в своей. За восемнадцать лет службы из рыжего стал почти белым, вернее, серым, а точнее, сивым. Это волосы, а с душой произошел ли обратный процесс — из белой и светлой не сделалась ли она темной и черствой?
— Бабушка, как вас звать?
— Серафимой Никитичной Бугоркиной.
Он привел ее в свой кабинет, устроил на самый удобный стул и спросил тягуче-сладковатым голосом, который полагал за вежливый:
— Серафима Никитична, чай, кофе, виски?
— Чего?
— Спрашиваю, что будете пить: чай, кофе, виски?
— Ничего не буду, — испугалась она.
Майор согласно кивнул, поскольку чая с кофе у него не было, а запасная бутылка водки хранилась нераскупоренной. Старушка глядела на него с выжидательным напором, будто не она пришла с жалобой. Ну да, он для чего-то привел ее в кабинет. Вот Бугоркина и ждала. Майор ее поторопил:
— Серафима Никитична, какая претензия к милиции?
— Начальник, меня черт попутал.
— Бывает, но тогда надо идти в церковь.
— Помер мой старик. Надо хоронить, а денег нет. Ну, здесь черт и явился.
— С рогами?
— С рогами в машину не влезешь. А у него она лаком покрыта…
— А сам чем покрыт?
— Костюм из розовой кожи. Вежливый, как теленок. Пришел мне помочь. И дает пять тысяч рублей. Ну, взяла.
— Похоронили?
— Я собрала Ивана в дорогу. А чего там собирать… Купила у бомжа военный китель… обрядила, и тут меня стукнуло: ведь продала Ивана… вместе с паспортом.
Майор забеспокоился, почувствовав, что старушка выдает очень ценную информацию. Правда, он сразу не мог сообразить, чем она ценна. Видимо, его обычно невозмутимое лицо чем-то возмутилось, потому что старушка выжидающе напряглась и в своем белом капоре и светлой накидке стала походить на мучного червя. Майор кашлянул нервно:
— Серафима Никитична, а какая у вас жалоба?
— Чтобы милиция нашла тело моего Ивана. Похороню его по-человечески.
— Так, а фамилия мужа тоже Бугоркин?
— Я Бугоркина по первому мужу. У Ивана была фамилия Чувахин, Иван Архипович.
Наверное, подергивание руки майора походили на конвульсию, но это он волей пресекал ее бросок к телефону, чтобы звонить Рябинину.
— Серафима Никитична, я знаю, где он похоронен.
25
Рябинин не знал, от чего зависит расширение-сжатие Вселенной, но сжатие его времени зависело от притока новой информации. Покупка Коловратским трупа не удивила: это ложилось в русло его деятельности с мумией. Но он стал заурядным уркой, работающим по чужому паспорту.
Похоже, что бизнес Коловратского поставлен на широкую ногу. Рябинин поручил уголовному розыску проверить оба кладбища. Майор Леденцов бросил на эту работу всех оперов и уже через день вручил следователю список: одиннадцать граждан обращались к Чувахину-Коловратскому с просьбой вскрыть могилы. Пора было начинать активное расследование: допросы, очные ставки, выемку документации, обыски, опознания… Преступная картина сложилась — надо лишь закрепить процессуально. И поспешать, ибо Генрих с Изольдой могли пуститься в бега.
Рябинин, как он говорил, усмехнулся внутренними органами. То есть про себя: нет, картина еще не сложилась. В ней не было яркого и, может быть, главного мазка. На предварительном допросе у оперативников побывали все одиннадцать граждан. Они рассказали, что все усопшие, уже пролежавшие в земле, выглядели пугающе свежими.
Как Коловратский это делал? Не колдовство же, в самом деле? Рябинин надеялся выйти на разгадку через родинку у Изольды… Но какая связь родинки с трупами? Надо размышлять не спеша, без суеты, в тишине. А что есть тише погоста?..
Рябинин взял машину прокуратуры с водителем. Капитан прислал, как он заверил, верного мужика, который якобы на кладбище родился и меж могил женился. Фамилия работника кладбища следователю понравилась — Попугалов. Они поехали на кладбище, старое…
О его возрасте говорили не столько земельные провалы, упавшие кресты и окривевшие изгородки, сколько зеленоватый и какой-то потертый мох. Он покрывал могилы, гранитные плиты и те же кресты. Попугалов хотя и родился среди них, но цеплялся ногами почти за каждую. Видимо, от пива, запах которого вился за ним почти видимо. В порядке оправдания он сообщил:
— Как-то здесь на череп наступил.
— Лежал на земле?
— Да, вылез из разрытой могилы.
От нового кладбища это место отличалось тем, что здесь не было захоронений современных криминальных авторитетов, с их пошлым кичем. Не было мраморных склепов, стеклянных пирамид,
