И к Глаше:
— Мы такой доход теряем! Миллион долларов без дела лежит…
Из кассы раздавались постукивания, хлопки, потом что-то грохнуло.
Глафира вошла в дверцу хранилища и вышла, кусая дужку очков.
— Пока долларов нет. Но ждите, будут! — сказала уже изрядно поредевшей толпе.
Снова появился Турист:
— Ничего не получается!
— Резать! Вскрывать! Делайте что хотите, — завопил управляющий, — но чтобы сейф был открыт!
В кассу протащили сварочный аппарат. Внизу зашипело, на стенах замелькали белые полосы. Потянуло перегарным запахом. Последние клиенты, еще надеявшиеся купить доллары, покинули зал.
Глафира сидела в кабинете и, что-то нашептывая себе под нос, крестилась.
От чего-то лязгнувшего вздрогнула.
Внизу шипело.
— Дальше вари!
Шум, гул, ругань.
Заструился горелый запашок…
Что-то шмякнуло…
Турист выскочил и пустился наутек.
Курносый как ни в чем не бывало прошествовал следом и тоже скрылся.
Пошел дым…
Никто не решался шагнуть вниз.
Глафира, отчаявшись что либо сделать, по-волчьи завыла.
Держась руками за стенку, навстречу едким клубам дыма подался Манин. Сделал один шаг, второй, третий… Увидел алый сейфовый зев… Ноги его подкосились…
Многие видавшие виды поражались тому, как стремительно покидали банк специалисты: историк Зыканов — на кафедру археологии, химик Жигов — в городскую администрацию, Анюта — на ликерку, Балянский — к бензиновому королю, секретарша — к коммерсанту-паталогоанатому, который на месте банковского филиала открыл контору ритуальных услуг.
Вероника Семеновна исповедалась у отца Феофила, сдала на длительный срок квартирантам свои квартиры и уехала в Бургас к Иванчо, и они там венчались в маленькой церквушке — однонефной базилике в поселке Святой Влас.
В местной школе стала преподавать математику.
Глафиру, с ее предпенсионным возрастом, уже никуда не взяли, и они со своей дочерью Очеретяной целыми днями грызлись на кухне, последними словами вспоминая Манина, банк, доллары и все с ними связанное.
Присланные Коркуновыми в Белодонск люди оставили Манина без гроша. От него отказались его жена и сын Кирилл. Жена не пожелала тратить свои сбережения на неудачливого супруга. Не захотел продолжать дело отца сын Кирилл — отныне он таксовал на «Мерседесе».
Манина пригрел батюшка Феофил, и тот, живя в сторожке при храме, пел в церковном хоре, косил лезшую из земли бледно-зеленую, похожую на доллары поросль, и к каждому встречному направлялся с протянутой рукой.
— …Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень?., или, если попросит яйца, подаст ему скорпиона?..1 — бубнил выдержки из Евангелия от Луки.
Манину бросали в ладони мелкие монеты, а своим детям наказывали с банкирами дела не иметь никогда.
Андрей Пасхин
ИСПОВЕДЬ
Спасибо, отец Александр, что согласились прийти и выслушать меня. Вы правы, я восемь лет не был на исповеди и не причащался. Но этот грех — ничто по сравнению… Когда вы меня выслушаете, то поймете… надеюсь.
Мне больше некому поведать историю своей жизни… или того, что принято называть жизнью. Марина давно ушла. С Леночкой у меня отношения сложные, особенно в последние годы. А внуки… Что внуки? У них свои дороги, с моей они не пересекаются, так получилось… Друзья? Были у меня друзья, но Господь прибрал их. Теперь моя очередь.
Сил у меня все меньше, я слишком долго готовился к исповеди… Прежде я был хорошим прихожанином, верно, отец Александр? Асейчас…
Простите. Соберусь с силами и начну… Вы не могли бы дать мне напиться, вот на столике чашка? Спасибо.
Слушайте.
Родился я двенадцатого марта сорок пятого года. Особенное число. Не знаю, оно ли принесло мне счастье… или несчастье, какого мало кто… если кто-то вообще…
Да.
Родился я в Баку, могу сказать точно, потому что ни разу не было такого, чтобы в документах значился другой город. Потом вы поймете, отец Александр, почему я это подчеркиваю. У человека должна быть одна родина, верно? Место, где родился. Я — в Баку, незадолго до победы… Священной победы, конечно, как иначе. Жили мы бедно, а кто тогда жил хорошо? Мать у меня была замечательная женщина… Ее давно нет, а я до сих пор помню ее глаза.
Знаете, каким было мое первое воспоминание? Мы ехали в поезде, яркий солнечный день, звуков не помню, только ощущение яркости, и мужчина в солдатской шинели поднимает меня на руки. Эти руки я запомнил, вот странно, мне было чуть больше года, и больше ничего я не помню из той жизни, но почему- то знаю, что ехали мы с мамой к ее брату, моему дяде Семену, он жил в селе под Тулой, работал в совхозе, и весной сорок шестого мы отправились к нему, мама хотела, чтобы я попил парного молока, прямо из-под коровы… Отец… его я не помню… то есть не помню из той жизни, все-таки я был слишком мал. Солдата запомнил, а отца и дядю — нет, и вкус парного молока тоже остался для меня загадкой.
Я потом долго думал: откуда мне было известно, что ехали мы именно к дяде под Тулу, если в памяти остался только один кадр — переполненное купе и тот солдат?
Представления не имею. Память — странная штука, она мне потом столько загадок загадывала…
Еще помню кошмар. Не могу описать словами, нет таких слов. Когда-нибудь придумают слова, способные выразить самые глубинные человеческие ощущения, самые сложные эмоции. Язык развивается, у наших пещерных предков не было и сотой доли нынешнего словарного запаса. А мы, сегодняшние, со своим убогим русским, в котором всего-то две сотни тысяч слов, покажемся нашим далеким потомкам такими же пещерными людьми, не способными выразить словами самые, возможно, важные духовные искания…
Извините, отец Александр, увлекся.
Так о чем я? Кошмар, да. До определенного возраста я не вспоминал о нем, не мог, будто в
