Океан спокоен, в покатые бока субмарины время от времени тихо поплескивают мелкие волны.
— Атапин, ты что, не слышал?! — доносится чей-то крик со стороны рубки. — Кончился праздник экватора — тревога! Срочное погружение!
Николай Алексеевич не откликается.
Изредка шлепаются о лодку волны.
Океан вокруг такой же неохватный и до самого горизонта такой же головокружительно пустой, как небо над ним.
— Николай, мы все уже в лодке! Николай! Под воду уходим!
Подлодка начинает двигаться вперед, разгоняясь и одновременно погружаясь.
С рубки слышится отборная матерщина, затем что-то лязгает — видимо, люк.
Лодка набирает ход и быстро погружается, вот уже вода почти добралась и до Николая Алексеевича, бурлит и пенится совсем близко. Но он не двигается. Так и лежит. И очень скоро Атапин, как будто магнит, прилепившийся к корпусу субмарины, пропадает вместе с ней, и только шлейф вспененной воды остается на поверхности океана.
И Николай Алексеевич несется и несется на спине рукотворного чудовища сквозь толщу вод, по- прежнему невозмутимо глядя сквозь воду туда, где небо. И небо с белым пятном солнца в зените быстро темнеет, потому что стремительно увеличивается глубина погружения…
Чем заканчивался сон, Атапин наутро вспомнить не мог, хотя почему-то очень хотел — ему это казалось важным. Время от времени в последующие дни потерянные обрывки сновидения вновь всплывали в его памяти, и всякий раз Николаю Алексеевичу удавалось лишь немного продвинуться в восстановлении картины.
— Я рекомендую вот этот гроб, — произнес мужчина в черном костюме и галстуке, указывая на один из гробов позади себя, которые в окружении всевозможных венков с лентами были выставлены в просторном зале.
Стены зала и потолок безвестный дизайнер задрапировал темно-серым материалом.
— Светлый клен, очень хорошее лаковое покрытие, — пояснил мужчина Атапину, который вместе со своей сестрой Екатериной в этот момент приблизился к нему. На Николае Алексеевиче была серая сорочка и черный костюм. Екатерина, женщина чуть младше Николая Алексеевича, была одета в черное длинное платье.
— Наиболее оптимальное соотношение по цене и качеству, — продолжил служащий похоронной конторы. — Поэтому я и рекомендую его. Но, конечно, посмотрите, пожалуйста, остальные. Вот подальше есть дуб. Еще дуб, с резьбой. Дороговато, прямо скажем. Дальше бук, тоже с резьбой и с позолотой, это совсем уж по цене… Хотя решать вам. А вон, с другого края то, что подешевле, из прессованной стружки. Можете не спешить, смотрите, думайте.
Служащий тактично удалился и встал у окна. Екатерина прошлась вдоль ряда гробов, в то время как Атапин, стоя на месте, лишь голову за ней поворачивал.
Наконец сестра подошла к брату. Неслышно подошел и служащий, обозначив свое приближение покашливанием.
— Определились? — спросил он Николая Алексеевича.
Тот промолчал.
— Мне кажется вот этот, который вы показали, кленовый, — сказала Екатерина.
— Вы тоже так считаете? — спросил служащий Атапина.
Но Николай Алексеевич и на этот раз не ответил. Он молча смотрел на кленовый образец и не двигался. Сестра посмотрела по направлению его взгляда и сказала служащему:
— Да, мы решили, этот подойдет.
— Ну, раз так, наверно, пойдемте к столу, там все оформим? — служащий вновь обратился к Николаю Алексеевичу. И снова без какой-либо реакции со стороны Атапина.
Екатерина взяла под руку служащего и пошла с ним к широкому низкому столу, вокруг которого были расставлены диван и несколько кресел.
— Не обращайте внимания, — шепнула она ему. — У него и в детстве так бывало. Замолкнет — и все.
— Да, конечно, — с интонацией понимающего врача тихо ответил служащий, — это нормально.
Громадина атомной подлодки скользит в мрачных и холодных водах океана. Что-то непонятное лежит на ее корпусе, между люками, за которыми дремлют демоны ядерных ракет. В сумраке и не разберешь, что там такое — то ли якорь, напоминающий своими очертаниями человека, то ли человек, застывший в позе якоря.
Атапин докурил, бросил окурок в сторону урны и вошел с улицы в дверь, рядом с которой на стене была укреплена табличка, оповещающая, что здесь находится зал прощальных церемоний морга. Вместе с ним внутрь медленно втянулась, шаркая и шмыгая носами, небольшая толпа.
Посреди зала на возвышении, задрапированном черным бархатом, стоял кленовый гроб, в котором лежало тело старушки. Вошедшие стали по очереди подходить к гробу. Они клали в него, на ноги старушки, цветы и, лишь отойдя в сторону, позволяли себе оглядеться по сторонам.
Это был небольшой, облицованный в черный мрамор зал. На одной из стен, напротив входа, золотой краской было написано: «Упокой душу раб твоих идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». К какому именно Богу было адресовано это обращение, не упоминалось — как видно, из соображений веротерпимости и политкорректности.
Подводная лодка с человеком-якорем двигается дальше. Легко, словно ситцевые занавески, раздвигает она глубинные воды и идет, и идет вперед сквозь стихию, адски сжатую собственной избыточностью.
Спустя некоторое время, уже на кладбище, у свежевырытой могилы, Атапин наклонился над гробом и поцеловал старушку в лоб.
— Ну что, все? — тихо поинтересовался у него кладбищенский землекоп в форменном комбинезоне, и стоявшая рядом Екатерина, глянув на брата, ответила за него, что да, все. Затем вопрошавший и его напарник быстро закрыли гроб и стали деловито ввинчивать заранее наживленные в крышку шурупы.
Субмарина опускается все глубже. Вот уже пропало и мало-мальски различимое светлое пятно, которое напоминало о том, что где-то там, над многоярусными темными сводами, есть солнце.
После похорон и поминок Николай Алексеевич и Михаил Степанович подъехали на «Форде» Атапина к причалу. Николай Алексеевич был сам за рулем.
На яхте их встретил Андрей.
— Выражаю мои соболезнования, — смущенно сказал он
Николаю Алексеевичу. На лице юнги была растерянность. Похоже, молодому человеку еще не доводилось — или доводилось, но редко — бывать в подобных ситуациях, когда надо выражать кому-то сочувствие по поводу горя, и он не знал, как правильно смотреть, говорить и двигаться, чтобы соответствовать обстоятельствам.
Атапин, кивнув, молча прошел мимо и двинулся прямо в кают-компанию.
За ним на борт судна не спеша поднялся Михаил Степанович и поздоровался с Андреем.
— Ты как там, накрыл все, как я просил? — спросил он у юнги.
— Да, конечно. Как Николай Алексеевич?
— Да что-то не очень. За три дня даже рюмки не выпил. Плохой это показатель.
Сам Михаил Степанович, судя по всему, сегодня выпил, и рюмка была не одна.
В кают-компании Атапин сел к накрытому столу и замер, уставившись в пустую тарелку.
— Ты, Коля, молодец, — сказал Михаил Степанович, усаживаясь рядом. И тут же, налив водки в две
