китайского императора. Это правда?
— Да, — ответил он. — Это правда.
— Когда это произошло, китайцы вернулись в Монголию. Они заставили Кхутукхту подписать бумаги, в которых он отказывался от власти. Они заперли его в его собственном дворце. Сейчас он старый, слепой человек. И люди больше не верят в него. Замятин хочет взять Самдапа в Ургу и посадить его на трон вместо нынешнего Кхутукхту.
— Ты сказала, что нынешний Кхутукхту больше не является подходящей оболочкой. Что люди больше не верят в него. Что ты имела в виду?
Ей явно не хотелось говорить об этом, она была смущена.
— Я знаю только то, что рассказала мне Сонам, — ответила она. — Нынешний Кхутукхту родился пятьдесят лет назад в деревне неподалеку от Лхасы. С ранних лет он демонстрировал все признаки того, что не подходит для этой роли: было определенное... напряжение межу человеком и духом, который он воплощал. Иногда такое случается. Словно перевоплощение прошло как-то не так.
Она замолчала, а затем продолжала рассказ.
— Кхутукхту начал пить. Он женился, причем не один раз, а дважды. Его вторая жена — потаскушка: она приглашает в свою юрту молодых мужчин, послушников, которым не следовало бы принимать ее приглашение. Но он еще хуже. Он спит и с женщинами, и с мужчинами. Несколько лам выступили против него пару лет назад. Они заявляли, что он порочит веру, роняет свое звание. Он приказал казнить их. Больше никто не осмеливался выступать против него.
Она неуверенно посмотрела на Кристофера, не зная, как он воспримет услышанное.
— Я шокировала тебя? — спросила она. — Ты думаешь, что такое невозможно?
Он покачал головой.
— Я не знаю, что считается невозможным в твоем мире, — ответил он. — Я не вижу ничего странного в том, что мужчина хочет выпить или провести время с женщиной. Мужчина остается мужчиной, какой бы дух в нем ни жил.
Она почувствовала в его словах невысказанный намек — женщина тоже остается женщиной, чтобы в ней ни жило.
— Такие вещи иногда случаются, — сказала она. — Так было с шестым Далай Ламой. Пятый умер, когда все еще велись работы по строительству его дворца в Лхасе — Поталы. Десять лет его регент скрывал его смерть от людей, говоря, что Далай Лама медитирует в уединении. Когда наконец был найден шестой, им оказался мальчик тринадцати лет. Он успел пожить в обычном мире. Он знал, что такое запах цветов. Он знал, что такое вожделение. Его привезли в Лхасу и заперли в Потале. Он возненавидел это темное, мрачное место. Он хотел жить под солнцем среди обычных людей — а его заставили обитать в темноте, и единственным его окружением были боги и священнослужители.
Он услышал в ее голосе симпатию. Она выражал свои собственные тайные желания и мысли.
— Позднее, когда он стал достаточно взрослым для того, чтобы контролировать свои собственные дела, он начал по ночам выбираться в город, замаскировавшись под обычного человека. Он ходил по тавернам и находил женщин, с которыми спал. А когда ночь кончалась, он в темноте незаметно прокрадывался обратно, на верхний этаж Поталы. Он жил такой жизнью много лет. А потом пришли китайцы. Они оккупировали восточный Тибет. Они патрулировали дорогу на Лхасу. И они убили Далай Ламу.
Она замолчала.
— Разве люди не сомневались в том, что он действительно воплощение?
Она покачала головой.
— Нет, — ответила она. — В этом никто никогда не сомневался. Он был мягким. Не таким, как Кхутукхту из Урги. Люди говорили, что у него два тела — настоящее и призрачное. Они говорили, что настоящее тело всегда находилось в Потале, а призрачное ходило по тавернам, испытывая их веру. Он писал стихи. Любовные песни. Но его поэзия была наполнена грустью. Как запах духов от умирающего человека.
Она начала читать одно из его стихотворений:
В наступившей вслед за этим тишине она в первый раз осознала, какой одинокой была все эти годы, проведенные в Дорже-Ла. Даже госпожа Тара не могла заменить живых людей из плоти и крови. Она попыталась вспомнить лицо матери, склоняющееся над ней, когда она была крошечным ребенком, но видела только тени.
— Мне жаль его, — признался Кристофер. — Наверное, в нем жила великая печаль.
Она смотрела куда-то вниз, не на него, ни на что конкретное.
— Да, — прошептала она. — Но, возможно, он был не более печален, чем другие Далай Ламы, другие инкарнации. Мы все живем такими жизнями. Мы все изуродованы в одинаковой степени. Наши тела бледны, Кристофер. Наша плоть — как лед. Наши жизни — бесконечные ритуалы.
Она быстро подняла на него глаза, словно боясь, что он мог исчезнуть.
— За всю свою жизнь, — произнесла она, — я никогда не нюхала цветов. Только благовония. Только масляные лампы. Цветов здесь нет.
В этом мире вообще нет цветов, подумал Кристофер, только снег. Только лед. Только мороз.
Чиндамани встала и подошла к окну. Как и другие окна на верхнем этаже, оно было стеклянным. Она выглянула в простиравшуюся за окном темноту, глядя сквозь собственное отражение, сквозь отражение лампы, глядя из мира теней в мир теней. Рассвет еще не наступил, но на небе уже появились первые его признаки. Она смотрела в темноту, на неподвижный край ночи.
— Мы пришли из темноты, — заметила она, — и мы уйдем обратно в темноту.
Чужеземец смущал ее. Он переворачивал все с ног на голову. Всю свою сознательную жизнь она провела в Дорже-Ла. Двадцать лет она наблюдала, как в одном и том же месте восходит солнце, молилась одним и тем же богам, бродила по одним и тем же коридорам.
Она молча вернулась на свое место.
— Ка-рис То-фе, — тихо спросила она, — ты очень любишь своего сына?
— Конечно.
— А если ты найдешь здесь свою судьбу? — продолжала она. — Здесь, в этих горах. Может быть, в Дорже-Ла. Ты отвернешься от нее, чтобы вернуться домой вместе с сыном?
— Ты предлагаешь мне судьбу? — в свою очередь спросил он. — Ты это имеешь в виду?
— Я не знаю, — просто ответила она, и он видел, что глаза ее все еще полны озабоченности.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Она замолчала и уставилась в маленькую чашку, которую держала в руках. Если чашка сломается, она не сможет родиться снова. Она уйдет навсегда. Не все постоянно. Все преходяще.
