срезав полоску кожи, вскрыв щеку до кости.
Кровь брызнула на ковер. Незнакомец покачнулся и вскрикнул от боли; но когда Анжелина отвела руку, чтобы ударить снова, он перехватил ее за кисть, завел руку вниз и потряс ее, выдернув горлышко из онемевших пальцев. Потом он навалился на нее всей тяжестью своего тела, повалил на пол и прижал к нему. Не обращая внимания на острую боль в ране, он схватил ее обеими руками за горло и сильно сдавил. Кровь текла широкой лентой из располосованной щеки, горячие капли падали ей на глаза, в открытый рот.
Она забилась в животном ужасе, кричала, плевалась, молотила его кулаками по груди. Он не выпустил ее, сжимая горло все сильнее и сильнее стальными обручами своих пальцев. Удары стали слабеть, они становились все менее и менее точными, вот они превратились в простое постукивание, вот прекратились совсем. Бездонная чернота распустилась в ее голове огромным цветком, прочерченная короткими яркими вспышками молний, потом пришла боль, дыхание остановилось, и дальше – пустота, пустота, пустота.
Он отпустил ее, и ее голова с глухим стуком ударилась об пол. Ее лицо и шея были залиты кровью. Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и посмотрел на нее.
– А теперь, – прошептал он, скрежетнув зубами от боли, – теперь приступим.
29
Рубен подъехал к обочине и заглушил двигатель. В тот же миг ночь наполнилась ревом ветра. Он выключил двигатель и посмотрел в темноту. Прозрачные облака с нервной стремительностью проплывали перед водянистой, испуганной луной. Он положил голову на руль. Пластмасса была прохладной, но облегчения не принесла. Он чувствовал себя выжатым. Не просто уставшим, а выжатым досуха, словно его 'я' выдавили из опустевшего тела. Руки и ноги были тяжелыми, словно их погрузили в бетон. Голова пульсировала от боли.
Другой шофер привез его сюда почти два часа назад на частном автомобиле, черном «линкольне» с вашингтонскими номерами, и высадил перед дверью его квартиры. Новый водитель оказался не разговорчивее первого. Темные поля, потом яркие огни скоростного шоссе на Лонг-Айленде до Бруклина.
Рубен подождал, пока «линкольн» скроется из вида, затем взял свою машину и поехал в участок. За столом дежурного сидел Крюгер. Хоть тут, по крайней мере, повезло – Крюгер был не из тех, кто со всех ног бежали докладывать Коннелли о поздних визитах.
Рубен спустился в архивный отдел в надежде обнаружить что-нибудь, что придаст смысл происходящему. Час спустя он сидел и неподвижно смотрел в голую стену, чувствуя, как спина покрывается гусиной кожей, а на ладонях рук выступает холодный пот. Папок не было. Абсолютно ничего, что имело бы отношение к делу. Никаких отчетов об эксгумации. Ни единого документа по расследованиям, затрагивавшим организованную преступность с гаитянскими связями. Ничего по Ричарду Хаммелу. Ничего по Филиусу Нарсису. Ничего по Обену Мондезиру.
Потом он позвонил Салли, воспользовавшись номером, который она ему дала. Никто не подошел к телефону.
Он сидел в машине, тупо глядя через ветровое стекло на улицу, такую же пустую, как и он сам. Выше ветви деревьев сердито набрасывались на тьму, немилосердно хлеща ее, разрывая ночь в клочья. Он чувствовал холод, слабость и голод; все, чего он хотел сейчас, – это лечь и заснуть.
Сделав над собой усилие, он выбрался из машины. Через мгновение он стал просто еще одним обломком, подгоняемым бурей. Он запер машину и повернулся к дому. Поворачиваясь, он поднял глаза.
Что-то было не так. Его неповоротливый мозг отчаянно пытался расшифровать то предупреждение, которое уловили его глаза. Он стоял, опершись спиной о машину, и смотрел на окна квартиры, борясь с усталостью.
Вдруг он понял. В гостиной не было света. Не было света, хотя он должен был там быть. Дэнни терпеть не мог задернутых занавесок. Если бы он сидел в гостиной, портьеры были бы широко распахнуты и свет лился бы из окна на улицу. Время уже шло к двум часам ночи, но Дэнни ни при каких обстоятельствах не улегся бы спать. А если он сидел и караулил Анжелину, наиболее логичным местом для него была бы гостиная. С раздвинутыми портьерами. Рубен сунул руку под плащ и достал свой револьвер тридцать восьмого калибра.
Внизу у лестницы он остановился и снял ботинки. Внутреннее он проклинал себя за то, что так надолго оставил Анжелину в квартире, которая была известна тем, кто на нее охотился. Затаив дыхание, он двинулся вверх по ступенькам, поднимаясь на одну за раз, прижимаясь спиной к стене, направив револьвер в лестничный колодец над головой. Никакого движения. Никаких звуков.
Его дверь была в конце коридора на втором этаже. Дойдя до середины, он увидел, что она чуть- чуть приоткрыта. Позади нее в коридоре его квартиры горел свет. Большой коридор был холодным и пустым. Рубен почувствовал, что его руки покрываются липким потом. Во рту у него пересохло. Кровь толчками текла по жилам, похожая на мутную воду, неповоротливая и напуганная.
У двери он распластался по стене и прислушался. Сначала он не услышал ничего, потом из полной тишины его ухо выхватило тихий, то поднимающийся, то падающий звук. Голос. Мужской голос, низкий, настойчивый. Не голос Дэнни. Медленно он открыл дверь.
Рубен встал в проеме с револьвером наготове; страх и злость подстегивали его, разом прогнав усталость. Пустой коридор перед ним тянулся и тянулся без конца, знакомый, незнакомый. Он вошел, неслышно ступая ногами в носках по мягкому ковру.
Дверь в гостиную была распахнута настежь. Оттуда и доносился этот мужской голос, теперь он был слышнее.
– Больно не будет, – говорил голос. – Поначалу вы ничего не почувствуете. Через некоторое время у вас начнет кружиться голова. Руки и ноги словно потеряют вес, появится ощущение онемелости в языке. Вскоре после этого у вас начнется рвота. Вам станет холодно, очень холодно. Онемелость перейдет на другие части тела. Затем наступит паралич. То, что произойдет дальше, будет зависеть от того, насколько точно я отмерил дозу. Вы можете впасть в кому. Вас похоронят-заживо. Или вы можете умереть. Но умирать вы будете долго, и до самого конца вы останетесь в полном сознании.
Однако выбор за вами. Если вы измените свое решение, вы можете избежать всего этого, никто не причинит вам никакого вреда. Дело только за вами.
Ответа не последовало.
Рубен почувствовал, как в его кровь проникло что-то от первобытного человека. Он был охотником, выслеживающим добычу. Роберт де Ниро на вершине скалы, высоко над клубящимся осенним туманом. Пустоту внутри заполнил небывалый подъем. Заполнил и одновременно заразил его своей животностью. Он подкрался к двери и осторожно заглянул внутрь.
Они находились слева, позади двери. Мужчина стоял к Рубену спиной. Анжелина была привязана к креслу, ее глаза смотрели прямо перед собой. На низком столике рядом с креслом лежал большой шприц, рядом с ним стояла бутылочка, наполненная темной жидкостью.
Рубен осторожно шагнул в комнату. Сделав первый шаг, он заметил что-то на полу возле кресла, в котором сидела Анжелина. На ковре, раскинув руки, лежало тело мужчины; горло было перерезано проволокой. Рубен зажмурил глаза и ухватился за дверь, чтобы не упасть. Огромный зверь поднял голову и заревел, косматый и уродливый, – тоскливый вой прокатился по пустынным холмам. Рубен открыл глаза. Дэнни по-прежнему лежал там. В своем сердце, как ужасную тяжесть, Рубен ощутил начало боли, которая умрет только вместе с ним.
Первым его побуждением, чисто инстинктивным, было нажать на курок, но он не мог рисковать попасть в Анжелину. И этот человек был ему нужен живым. Из-за рева ветра его появление в комнате осталось незамеченным. Он сдвинулся вправо, отойдя от двери на тот случай, если в квартире есть еще кто-то.
