красотой, словно это было все, что осталось от некогда до боли чарующей прелести.
Старуха пробормотала что-то невнятно, потом повернулась и пошла вперед, сделав ему знак следовать за ней. Рубен подчинился. Слева от него один тощий мужчина склонился над другим, осторожно делая ему укол в заднюю поверхность ноги, ища иглой еще не закупорившуюся вену. За ними сидела на корточках женщина с огромными глазами, ее рука рассеянно поглаживала шею и плечи мужчины, лежавшего неподвижно на грязном куске поролона.
Холодное сострадание мягко пробегало в дыму и леденящем воздухе. Любовь не целиком отсутствовала в аду. Не целиком отсутствовала, не целиком присутствовала. Ни один бог не предлагал спасение ее силой. Укол героина оставался уколом героина, с какой бы любовью его ни делали.
Анжелина лежала на спине, высоко согнув ноги и прижав их к груди, безжизненно глядя на паутину теней высоко на потолке. Ее лицо расслабилось и опустело, словно тонкое, неосязаемое лезвие отделило его от боли и воспоминаний. Никакой крови, никаких лоскутьев кожи, никаких швов: исключительно безупречная хирургия. Но надрез заживет, кожа ляжет назад и боль вернется, еще более свирепая, чем раньше.
– Что произошло?
Маленькая женщина непонимающе уставилась на него. Он наклонился. Дыхание Анжелины было неглубоким, но ровным. На полу рядом с ней лежал пустой шприц. Ее рукав был закатан выше локтя. Кто-то познакомил ее с радостями внутривенных инъекций. Или она уже немного играла в эту игру? «Интересно, кто позвонил мне, – подумал он. – Старушка не звонила». Что-то было не так, но он не мог даже гадать, что именно.
Его внимание привлек глухой звук, доносившийся из квартиры наверху. Не громкий, но и не совсем тихий, такой же изящный и изрезанный, как льдины, плывущие весной к морю по вздувшимся рекам, там бил барабан, его ритмы жестко и четко проникали сквозь отравленный воздух. Над их головами собирались боги. Не боги этого места, а старые боги, сильные, настойчивые, рассерженные сгущавшейся тьмой нового мира и нового века.
К хрупкому постукиванию крошечного барабана
Анжелина шевельнулась, словно бой барабанов разбудил что-то глубоко внутри нее. Ее губы задрожали, приоткрывшись, дыхание стало прерывистым.
– Африка... – прошептала она. Он наклонился, чтобы слышать ее. Ее голос обладал той невесомостью, которую он раньше слышал только у умирающих. – Африка идет... – произнесла она. И он огляделся вокруг себя, и почувствовал это в воздухе: плотное, осязаемое, вползающее сквозь столетия и через моря в истерзанную гавань пропитанной наркотиками комнаты.
Ее губы остановились, веки затрепетали и замерли. Рубен выпрямился.
– Я хочу забрать ее, – сказал он. – Вы поможете мне отнести ее вниз? Там у меня машина.
Старуха расплылась в ухмылке.
– Мы отнесем ее вместе, – сказала она. – Мы поедем в машине вместе.
Совместными усилиями им удалось вынести Анжелину через дверь на площадку. Спускаться с ней по лестнице будет труднее. Рубен перекинул ее руку себе через шею, а старуха взяла ее за ноги, держа их на весу. Натужно, ступенька за ступенькой, площадка за площадкой, они осторожно спускались вниз, пока не дошли до последней площадки. Рубен посмотрел вниз. Два человека поджидали его там у начала лестницы.
Он повернулся к старухе в смутной надежде, что она окажется в силах помочь ему. Но она уже исчезла, улепетнув наверх со всей прытью, на какую еще была способна. Он повернулся и снова посмотрел вниз. Они по-прежнему ждали.
35
Он почему-то не думал, что это приятели того жиголо, которому он сломал руку, явившиеся, чтобы отплатить ему той же монетой. Если судить по одежде, они вообще не были похожи на чьих-то приятелей. Он видел по их глазам, что они пришли с серьезными намерениями и что совершать ошибки не входит в их привычки. Теперь он понял, что казалось ему не так: вся эта затея с телефонным звонком была ловушкой, его подставили.
Он помог Анжелине спуститься по последнему пролету. Она всхлипнула один раз, бормоча обрывки слов на языке, который был ему совершенно незнаком. Он сказал ей, что все хорошо, что скоро они будут дома. Но дома у них не было, идти им было некуда и все было не хорошо.
Те двое подождали, пока он опустит свою ношу на пол. Один был белым, второй черным. Они невозмутимо стояли по обе стороны двери, как боги, охранявшие выход из подземного царства. Рубен чувствовал ребрами свой тридцать восьмой калибр – гнетущая тяжесть, вызывавшая ноющую боль.
Белый мужчина был в распахнутом кашемировом пальто темно-вишневого цвета. Его волосы были зачесаны назад и влажно блестели. На ногах он носил дорогие уличные ботинки, английские, начищенные до блеска. Он курил длинную сигарету, держа ее плотно сжатыми, неулыбающимися губами. Когда Рубен подошел ближе, он решительно сдавил ее указательным и большим пальцами, вынул изо рта и уронил на пол. Лента дыма веером развернулась из его губ и мгновение лежала, как прозрачная вуаль, на его длинном гладком лице. Он раздавил сигарету коротким поворотом носка ботинка.
Рубен чувствовал омерзительную вонь невысохшей мочи. Она наполняла его ноздри едким одиноким запахом, главным ароматом этого гетто.
– Далеко же ты забрался от дома, легавый. – Белый заговорил: натянутые, раздраженные слова. По выговору он был из Флориды, по манере держаться – космополит. Это был белый человек, который провел много времени среди черных. В другое время, в другом месте, в другой компании его можно было бы принять за социального работника или антрополога. Он думал, как черный, и говорил, как черный, но цвет кожи всегда выдавал его.
– Ты, может, заблудился? Пришел сюда подыскать себе среди негров что-нибудь мягкое и белое? Я вижу, вместо этого ты нашел кое-что мягкое и черное.
– Эта леди больна. Я собираюсь отвезти ее домой.
Человек покачал головой:
– Эта леди нужна в другом месте. А ты не нужен совсем.
– В таком случае, я бы хотел, чтобы вы дали мне пройти. Но женщина пойдет со мной.
Флоридец повернулся к своему другу:
– Что скажешь, Августин? Этот человек действительно говорит то, что он говорит, или мне кажется?
Черный в ответ посмотрел на своего напарника. Он весь лоснился, имел холеный вид и хорошо развитую мускулатуру. На нем был белый шерстяной костюм. Его маленькая бритая голова ловила бусины отраженного света и тут же превращала их в золото.
– Дерьмо, – произнес он. – Он говорит дерьмо. – Акцент был гаитянский, через Майами.
– Вот и я так подумал. – Белый повернулся к Рубену. – Вчера ночью ты повстречался с другом Августина, человеком по имени Коминский. Коминский сильно пострадал. У него раны от пуль. Он ослеп на один глаз.
– Правый глаз, – вставил Августин.
– Он уже никогда не будет видеть этим глазом, – пробормотал белый. – Он страдает телом, и он страдает душой.
– Страдает душой, – повторил Августин. – Он хочет, чтобы ты изведал мучения. – Августин провел тонкой рукой по своей сияющей макушке, словно убеждаясь, что она все такая же гладкая. – Он просил меня позаботиться об этом, когда я уходил из больницы. Поэтому ты должен изведать мучения.
Августин сунул руку в нагрудный карман и вытащил ее сжимающей кнопочный нож с рукояткой из
