слоновой кости. Он нажал на кнопку, и длинное лезвие блеснуло в бледном свете.
Рубен передвинул руку поближе к пиджаку. При этом движении он услышал быстро последовавшие друг за другом два холодных, многозначительных щелчка еще двух ножей. Из тени в дальней части холла выступили две темные фигуры. Открылась дверь на улицу, и в нее вошел пятый человек. Этот последний повернулся и запер дверь на толстую цепочку. Выход был закрыт.
Капли пота щипали Рубену лоб. Он достал свой револьвер. Нервничая, он смотрел, как они пошли по кругу, – пять мотыльков, попавших в сети его света, решающих, куда им направить свои крылья. Их молчание отнимало у него мужество. Он представил, что они, наверное, поют друг другу в пустынных пространствах ночи, когда город затихал, словно глубоко нырнувшие киты, гулко трубящие в черных водах пролива Нантакет, яростные колыбельные, которые тихо погружали их в сон в темной, некрашеной детской их гетто. Их глаза были огромными и голодными, такие глаза не знают жалости, остаются глухи к мольбе.
Рубен взвел курок и взял на мушку белого, которого считал главным в этой группе. В то же мгновение он почувствовал внезапное прикосновение холодной стали к горлу. Голос прошептал ему в ухо:
– Брось револьвер на пол.
До этого момента все протекало словно в замедленном фильме. Менее чем за секунду все снова ускорилось – настолько, что вышло из-под контроля.
Человек, державший нож у горла Рубена, подошел, может быть, на дюйм слишком близко. Рубен подался вперед, надавив горлом на лезвие, заставляя нападавшего наклониться еще чуть-чуть вправо, подталкивая его к самому краю устойчивого равновесия. Механически человек выдвинул правую ногу на треть стопы вперед, чтобы компенсировать наклон. Рубен бессильно уронил руку, опустив револьвер дулом вниз, словно собирался бросить его, как ему приказали. Вместо этого он выстрелил человеку в подъем стопы.
За хлопком выстрела тут же последовал крик боли и звяканье ножа об пол. Рубен всем телом навалился назад и вбок, сбив своего несостоявшегося убийцу с ног. Он успел выстрелить еще раз, ранив одного из той пары, которая появилась из глубины холла. Фигуры перед ним рассыпались, разворачиваясь веером. Белый выхватил автоматический пистолет, быстро и профессионально прицелился и дважды выстрелил, едва не задев плечо Рубена.
Внезапно раздался звон бьющегося стекла и вслед за ним – гораздо более громкий звук, похожий на взрыв направленного заряда. Дверь на улицу поднялась с петель и отлетела назад, врезавшись углом в стену и выбив куски штукатурки, потом повисла на цепочке, наполовину вывалившись на улицу.
Через проем, зияющий в том месте, где только что была дверь, в холл вошли три человека. Двое были одеты в то, что по виду напоминало экипировку специальных сил по борьбе с терроризмом: черные пуленепробиваемые жилеты, фуражки с длинными козырьками. Они держали в руках запрещенные к использованию вне армии автоматы МР5 без прикладов. Третьим был человек, который называл себя Смитом. Он был в голубом костюме и не имел при себе ничего, что хотя бы отдаленно напоминало оружие. Снаружи мигал синий фонарь, рассыпая в ночи бриллиантовые отблески.
Трое из тех, что были с ножами, повернулись и бросились бежать. Им не дали уйти далеко. С противоположной стороны холла появились еще две фигуры с автоматами. Разом наступило нервное молчание, нарушенное мгновение спустя звяканьем стальных лезвий о каменный пол.
Смит подошел к белому, который возглавлял первую группу. Он поднял руку и с размаха ударил его по щеке. Человек покачнулся, но устоял на ногах. Смит заговорил первым.
– Это самоуправство, – произнес он. Белый повесил голову. – Каким бы серьезным ни был повод, ничто не делается без моего разрешения. Вы знаете наказание.
– Он ослепил Коминского. Подстрелил его и выколол ему глаз. Коминский хотел, чтобы с ним разобрались.
– Око за око? Так я понимаю? Коминский заварил кашу, которую не смог расхлебать, так у вас теперь разыгрался аппетит и вы хотите заварить еще одну? Это операция, вы понимаете? Не игра, не пикник и не вендетта.
Смит повернулся к одному из спецгруппы по борьбе с терроризмом – если это была спецгруппа по борьбе с терроризмом.
– Выведите их на улицу, – распорядился он. – Отвезите назад в управление. Я займусь ими позже.
Скоро он остался наедине с Рубеном и Анжелиной. Он протянул руку Рубену:
– Ваш револьвер, лейтенант, прошу вас.
– Я не думаю, что вы вправе требовать его у меня.
Смит нетерпеливо поморщился:
– Вы больше не полицейский, лейтенант. Вы подозреваетесь в убийстве. Все сложилось еще лучше, чем я мог надеяться, когда в последний раз беседовал с вами. Вы можете либо сдать мне оружие, либо попытаться с его помощью выбраться отсюда. Итак... – Он замолчал и вытянул руку ближе к Рубену. – Револьвер, пожалуйста.
Рубен поколебался еще мгновение, потом протянул револьвер Смиту.
– Благодарю вас, лейтенант. Это было разумное решение. Следуйте за мной.
36
Бруклин называют «районом церквей и кладбищ». Вы молитесь, умираете, отправляетесь в рай. Рай – это не Бруклин, разумеется. Рай – это вообще не какое-то конкретное место, где действительно живут люди. Для некоторых людей церковь – самый дальний предел на пути к небесам, что само по себе не слишком много.
Строго говоря, то здание, куда доставили Рубена, уже перестало быть церковью. Это был обветшалый остов, ожидавший, когда прибудут бульдозеры и положат конец его страданиям. Священник с усталыми глазами пришел и забрал из-под алтаря реликвии вместе с гранулами ладана, положенного с ними, – кости, кровь и высохшая плоть. Алтарная плита исчезла, лампа в святилище погасла, полушепот благословений умолк. Не осталось ничего, кроме невнятного эха святости – шпиль без колоколов, стены без статуй, окна без образов, разбитые, заколоченные, печальные.
Рубен сидел на том, что когда-то было алтарем, ежась от холода на сквозняке, который брал начало у двери в задней стене. Единственным источником света была примерно дюжина газовых ламп, которые установили перед самым его прибытием. Смит уехал около часа назад, оставив с ним двух тяжеловесов, которые ждали снаружи на Гибсон-стрит. Они упорно отказывались отвечать на любые вопросы Рубена или говорить о том, куда понадобилось ехать Смиту.
На Гибсон-стрит Рубена затолкали в еще один «линкольн», завязали ему глаза и в полном молчании привезли в эту церковь. С Анжелиной его разлучили. Он не знал, куда ее увезли. Один раз, когда он пытался добиться хоть какого-нибудь объяснения от Смита, он получил жестокий удар в солнечное сплетение и предложение заткнуться. Рубен потерял всякое чувство времени и направления. Они ехали долго, но Рубена не оставляло ощущение, что они все еще в Бруклине, что машина добиралась к месту кругами.
Центральная дверь церкви распахнулась, и вошел Смит в сопровождении двух «гиревиков». С ними был еще один, гораздо более худой человек, которого они, подталкивая, гнали перед собой. Этот четвертый споткнулся, упал, неуклюже поднялся на ноги. Он был в наручниках и, похоже, страдал от боли. По мере того как маленькая группа приближалась, Рубен узнал в пленнике Смита того самого человека, который убил Дэнни, которого, как он слышал, звали Коминский. Коминский выглядел неважно. Вся правая сторона его головы были укутана толстыми бинтами. Он был в пижаме и домашних тапочках. Кто-то забрал его прямо с больничной койки. Он непонимающе смотрел на Рубена. Двигаясь все той же тесной группой, эти четверо подошли, и остановились в трех шагах от алтаря.
Смит отделился от своих спутников и, мягко ступая, приблизился к Рубену. Рубен слез с каменной
