преследователя, затем старательно замедлял, чтобы окончательно от него не оторваться. И вплоть до самого ресторана мы с Артуром не обменялись ни единым словом.
Мы едва успели занять места за столиком, как в ресторан вошел сыщик. Даже не глянув в нашу сторону, он подошел к стойке и через несколько минут уже принялся с мрачным видом за вареную сосиску — под стакан лимонада.
— Должно быть, — сказал я, — им во время службы не разрешают пить пиво.
— Тсс, Уильям, — хихикнул Артур, — он вас услышит!
— Ну и пусть. Он же не сможет арестовать меня только за то, что я над ним смеялся.
И тем не менее, повинуясь тайной власти добротного воспитания, я тут же понизил голос едва ли не до шепота:
— А сопутствующие расходы ему, наверное, возмещают. Знаете, надо было привести его в «Монмартр», вот бы он у нас поплясал.
— Или в оперу.
— Или, еще того забавнее, в церковь.
Мы сидели и прыскали со смеху, как два школьника, которые прохаживаются исподтишка на счет учителя. Долговязый сыщик, даже если он и слышал краем уха наши реплики, вел себя с большим достоинством. На лице у него — он сидел к нам в профиль — застыло сумеречное, глубокомысленное, пожалуй, даже философическое выражение; с таким лицом люди слагают про себя стихи. Покончив с сосиской, он заказал итальянский салат.
Шутка, какая ни на есть, продержалась до конца ужина. Я сознательно тянул ее, как только мог. Артур, как мне кажется, занимался тем же самым. Мы оба боялись пауз и при малейшем намеке на таковые тактично приходили друг другу на помощь. Молчание вышло бы слишком красноречивым. А говорить нам, по большому счету, было уже не о чем. Едва истек предписанный приличиями срок, мы вышли из ресторана — в сопровождении нашего неотвязного спутника, который, как заботливая нянюшка, проводил нас до самого порога и только что не пожелал нам на прощание спокойной ночи. Из Артурова окна мы проследили за тем, как он занял прежнюю позицию, под фонарем напротив.
— Как вы думаете, он там долго еще простоит? — с беспокойством в голосе спросил Артур.
— Может быть, до самого утра.
— О господи. Надеюсь, что до этого дело не дойдет. Если он всю ночь будет там мучиться, я просто глаз не смогу сомкнуть.
— Попробуйте появиться в окне облаченным в пижаму: может, тогда он и уйдет.
— Право, Уильям, вряд ли я способен на такого рода непристойности, — Артур с трудом подавил зевок.
— Ну, — сказал я, чувствуя себя так, словно совершаю неловкость, — я, наверное, отправлюсь сейчас на боковую.
— Мой дорогой мальчик, я и сам только сейчас хотел предложить то же самое.
С отсутствующим видом ухватив себя двумя пальцами за подбородок, Артур рассеянно оглядел комнату и добавил с такой невероятной простотой, которая заранее исключала всякий намек на иронию:
— У нас обоих сегодня был очень трудный день.
Впрочем, на следующий день нам обоим было не до тонких чувств. Слишком многое нужно было успеть сделать. Едва цирюльник успел выпустить из рук голову Артура, как я уже был в у него в комнате, тут как тут, в халате, в полной готовности начать военный совет. На посту стоял маленький детектив в плотном пальто. Артур вынужден был признать, что понятия не имеет, стоял кто-то из них у него под окнами всю ночь или нет. Чувство сострадания так-таки и не вступило в нем в противоречие со здоровой тягой ко сну.
Первым делом, естественно, нужно было определиться с тем, куда Артуру ехать. Нужно было навестить ближайшее бюро путешествий и разузнать насчет возможных пароходов и рейсов. Артур уже успел окончательно решить, что Европа в его планы не входит:
— У меня такое чувство, что я нуждаюсь в полной перемене обстановки, хоть и придется, конечно, резать по живому. Здесь постоянное ощущение, что ты взаперти, просто нечем дышать. Чем дольше живешь, Уильям, тем более тесным становится мир. Границы все сжимаются и сжимаются, пока не начинаешь чувствовать себя как в смирительной рубашке.
— Малоприятное, должно быть, ощущение.
— Да уж, — Артур вздохнул. — И не говорите. Может быть, я сейчас и не вполне объективен, однако должен вам признаться, что, с моей точки зрения, все европейские страны суть не что иное, как набор мышеловок. И вся разница между ними состоит в том, что в некоторые сыр кладут отменнейшего качества.
Далее мы обсудили вопрос о том, кто именно должен отправиться наводить справки. Артуру делать этого откровенно не хотелось:
— Но послушайте, Уильям, если я отправлюсь сам, наш приятель на углу непременно за мной увяжется.
— Конечно, увяжется. А нам только того и нужно. Как только вы дадите полицейскому начальству понять, что собираетесь навострить отсюда лыжи, вы прольете на них бальзам. Уверен, что они только о том и мечтают, чтобы поскорее от вас избавиться.
— Ну что ж, может, вы и правы…
Но Артуру эта мысль не понравилась. Подобная тактика шла вразрез со скрытностью его натуры.
— В конце концов, это просто вульгарно, — добавил он.
И тут мне в голову пришла великолепная мысль:
— Послушайте, — сказал я. — Если вы так настаиваете, я съезжу сам. Но только при одном условии: пока меня не будет дома, вы сами скажете о своем отъезде фройляйн Шрёдер.
— Нет, право же, мальчик мой… Да ну, нет. Я так не могу. Хорошо, хорошо, давайте сделаем по- вашему…
Полчаса спустя я наблюдал из своего окна, как он вышел на улицу. Детектив, похоже, не обратил на его появление ровным счетом никакого внимания; он стоял спиной к улице в арке подъезда на противоположной стороне и с интересом читал таблички с именами жильцов. Артур быстрым шагом, даже не оглядевшись по сторонам, двинулся прочь. Он напомнил мне персонажа известного стихотворения, который не оглядывается, чтобы ненароком не увидеть идущего за ним след в след демона. Сыщик все так же самозабвенно изучал таблички. Затем, когда его очевидная профнепригодность уже начала откровенно меня раздражать, он вдруг выпрямился, вынул из кармана часы, с видимым изумлением посмотрел на них, поколебался, задумался над чем-то, а потом сорвался с места и пошел быстрой, нетерпеливой походкой человека, которого слишком долго заставили ждать. Я следил за его невысокой фигуркой в немом удивлении — пока не потерял его из виду. Он был в своем роде художник.
Однако меня ждала моя собственная, не слишком приятная задача. Фройляйн Шрёдер я застал в гостиной. Она была занята своим обычным утренним делом: раскладывала карты, чтобы узнать, что готовит ей грядущий день. Вдаваться в околичности смысла не было:
— Фройляйн Шрёдер, герр Норрис только что получил весьма неприятные для него известия. Ему придется срочно уехать из Берлина. И он попросил меня сказать вам…
Я остановился, чувствуя себя совершеннейшим негодяем, сглотнул и выпалил единым духом:
— Он попросил меня сказать вам, что… он хотел бы заплатить вам за квартиру за январь и дальше, до самого конца февраля…
Фройляйн Шрёдер молчала. Я, как мог, завершил свой монолог:
— Потому что он — ну, вы меня понимаете — съезжает с квартиры, заранее не предупредив…
Она даже не подняла на меня глаз. Раздался сдавленный звук, и на лицевую часть лежавшей на столе карты упала слеза. Я почувствовал, что сам вот-вот расплачусь.
— Может статься… — трусливо начал я. — Он, может быть, и уедет всего-то на несколько месяцев. А потом вернется…
Но фройляйн Шрёдер либо не слушала меня, либо просто не поверила. Она рыдала уже в голос и
