«извиняюсь», а может, ни то ни другое, — уставился в свой стакан со скучающей улыбочкой, как бы говорящей, что эти глупости ему уже порядком поднадоели.
Кое-как атмосфера благопристойности была восстановлена, светский разговор продолжился, потом все любезно распрощались, и наконец гости остались одни.
— Настоящий эсквайр и без пяти минут инженер, — не без ехидства заговорил Эндрю, крепко сжимая руль обеими руками. Они мчались по хайвею в сторону дома. — Он воспитывался в лучших традициях английской аристократии и живет не где-нибудь, а в «Большой усадьбе» вместе с красавицей-женой и тремя мальчуганами… Неандерталец! Мужлан!
— Непростительное поведение, — заметила Эмили. — Совершенно непростительное.
— Кстати, насчет «Дейли ньюс», — продолжал Эндрю. — Они действительно больше ничего не читают. По пути в ванную я наткнулся на пирамиду из газет высотой в половину человеческого роста. Подходящая литература для уютного гнездышка.
— Да уж.
— Но ведь ты его любишь.
— Что значит «люблю»? О чем ты?
— Ты сама мне говорила, не отпирайся. Ты говорила, что, когда они начали встречаться, у тебя были фантазии. Ты фантазировала, что на самом деле он любит тебя.
— Эндрю, ну ладно тебе.
— Могу себе представить, как ты поддерживала эти фантазии — реализовывала их, так сказать, во плоти. Готов поклясться, что ты мастурбировала А? Ты теребила свои маленькие соски, пока они не становились твердыми, а потом…
— Эндрю, прекрати.
— …а потом ты принималась за клитор, рисуя этого красавчика в своем воображении, представляя, какие слова он тебе будет говорить и что он с тобой будет проделывать… и тут ты раздвигала ноги и засовывала пальцы поглубже в свою…
— Если ты сию секунду не прекратишь, я выйду из машины…
— Ладно, всё.
Можно было предположить, что он в бешенстве ударит по газам, но скорость не увеличилась. В слабом голубоватом свете от приборного щитка его напряженный профиль говорил о том, что он сдерживается из последних сил. Она отвернулась и долго смотрела в окно на проплывающую мимо бескрайнюю темную равнину и мигающие красные лампочки радиобашен в отдалении. Интересно, женщины разводятся с мужьями, не прожив с ними и года?
Они пересекли мост Квинсборо, а он все хранил молчание, они долго ползли в потоке машин до Вест-Сайда, а он все молчал. И только когда они повернули в сторону дома, он заговорил:
— Сказать тебе кое-что, Эмили? Я ненавижу твое тело. То есть в каком-то смысле я его люблю, во всяком случае пытаюсь, видит бог, но при этом я его ненавижу. За то, через что я прошел из-за него год назад и через что прохожу сейчас. Я ненавижу твои чувствительные сисечки. Я ненавижу твой зад и твои бедра, как они крутятся и гуляют туда-сюда; я ненавижу твои ляжки, как они раздвигаются. Я ненавижу твою талию, и твой живот, и твой волосатый лобок, и твой клитор, и твое мокрое влагалище. Я повторю это слово в слово завтра доктору Гольдману, и когда он спросит меня, почему я это сказал, я ему отвечу: «Потому что должен был это сказать». Ты следишь за моей мыслью, Эмили? Понимаешь, о чем я? Я говорю все это, потому что должен это сказать. Я ненавижу твое тело. — Щеки его дрожали. — Я ненавижу твое тело.
Часть вторая
Глава 1
В течение нескольких лет после развода с Эндрю Кроуфордом Эмили работала библиотекарем в одной из биржевых контор на Уолл-стрит. Затем она перешла в редколлегию отраслевого журнала «Фуд филд обсервер», выходившего раз в две недели. Писать новости и статьи на продовольственную тему было делом приятным и необременительным. Когда ей удавалось быстро придумать заголовок и при этом сразу уложиться в оптимальное количество знаков —
МАСЛО «ОТЕЛЬ-БАР» НА ПИКЕ ПРОДАЖ. МАРГАРИН УХОДИТ
— она вспоминала отца. Конечно, всегда оставался призрачный шанс на переход в настоящий журнал, что было бы здорово; но в любом случае четыре года колледжа приучили ее к мысли, что цель гуманитарного образования заключается не в том, чтобы натренировать мозги, а в том, чтобы освободить их.
По этой логике, за исключением редких минут, она считала себя ответственным и цельным человеком. Теперь она жила в районе Челси, в квартире с большими окнами, выходящими на тихую улицу. При желании ее легко можно было бы превратить в «интересные апартаменты», но таких мыслей у нее не возникало. Главное, метраж позволял устраивать вечеринки, а она любила принимать гостей. Кроме того, это было пусть временное, но уютное гнездышко для двоих, а в означенный период здесь перебывало довольно много мужчин.
В течение двух лет она сделала два аборта. Отцом первого нерожденного ребенка был человек, который ей не очень нравился; главная же проблема со вторым отцом заключалась в том, что она не могла с уверенностью сказать, кто им был. После этого аборта она отпросилась с работы на неделю: отлеживалась дома или совершала осторожные болезненные прогулки по пустынным улицам. Она подумывала о том, чтобы сходить к психиатру, — кое-кто из ее знакомых делал это регулярно, — но это влетело бы ей в копеечку, а результат мог оказаться нулевым. К тому же у нее родилась идея получше. На низком прочном столике она установила портативную пишущую машинку, которую отец подарил ей по случаю окончания школы, и начала трудиться над статьей для журнала.
АБОРТ: ЖЕНСКИЙ ВЗГЛЯД
Этим названием в качестве рабочего она осталась довольна, а вот первое предложение, или так называемый зачин, никак ей не давался.
Это болезненно, опасно, безнравственно и противозаконно, однако каждый год ____ миллионов женщин в Америке делают аборты.
Это звучало само по себе неплохо, но сразу настраивало на этакий назидательный лад, так что она попробовала подойти иначе.
Как многие девушки моего возраста, я всегда считала аборт чем-то ужасным, и сама мысль о таком шаге, если она вообще допустима, должна вызывать страх и трепет, сравнимый с нисхождением в первые круги ада.
Уже лучше, но даже после того, как она поменяла «девушек» на «женщин», полного удовлетворения не было. Что-то здесь не так.
Она решила бросить до поры до времени зачин и налечь на основной текст. В течение многих часов она написала много абзацев и выкурила не меньше сигарет, не помня, как их зажигала и когда гасила.
