Она положила рукопись и, вдруг снова оробев, отхлебнула виски с содовой.
— Замечательно, Сара, — сказала Эмили. — Правда замечательно.
Джек тоже произнес вежливую фразу в том смысле, что он полностью разделяет такую точку зрения.
— Над этим еще предстоит поработать, — заметила Сара, — но, в общем, где-то так.
— Твоя сестра очень мила, — сказал Джек Фландерс в поезде по дороге домой. — И она действительно хорошо пишет, так что я не кривил душой.
— Я тоже. Для меня это не так чтобы неожиданность, — сказала Эмили. — Другое обидно: она стала такой рыхлой и опущенной. Ах, какая у нее когда-то была фигурка!
— С женщинами это часто происходит с возрастом. Лично я предпочитаю худеньких. А насчет твоего зятя ты верно заметила: мужлан.
— После этих поездок у меня всегда разыгрывается жуткая мигрень. Уж не знаю почему, но факт. Ты не помассируешь мне шею сзади?
Глава 2
Айова-Сити оказался милым городком, построенным вокруг университетского кампуса на берегах тихой реки. Отдельные прямые, обсаженные деревьями и залитые солнцем улочки напомнили Эмили иллюстрации в «Сатердей ивнинг пост», — так это и есть настоящая Америка? — и ей сразу захотелось жить в одном из этих просторных белых домов. Но потом, в четырех километрах от города, им попалось на глаза странного вида небольшое бунгало, к которому вела грунтовая дорога. По словам хозяйки, дом был построен как мастерская художника, и этим объяснялись огромная гостиная и венецианское окно.
— Для большой семьи это, наверно, не лучший вариант, — сказала она, — ну а вам как раз может понравиться.
Они купили дешевую подержанную машину и за несколько дней объездили окрестности, оказавшиеся вопреки ожиданиям вовсе не такими уж однообразными.
— Я думала увидеть сплошные кукурузные поля и прерии, — сказала Эмили. — А тут тебе холмы и рощицы. А какой запах, да?
— Мм… Не говори.
Каждый раз возвращаться в это уютное гнездышко было так приятно.
Вскоре состоялось собрание кафедры, с которого Джек пришел в приподнятом настроении.
— Знаешь, детка, — начал он, расхаживая по комнате с выпивкой в руке, — мне не хотелось бы выходить из образа скромного мальчика, но, как выясняется, я здесь лучший поэт. Возможно, даже единственный. Видела бы ты этих клоунов. А если бы ты еще прочла, что они пишут!
Она так и не прочла, зато увидела их на разных шумных и бестолковых вечеринках.
— Мне понравился этот пожилой мужчина, — сказала она Джеку, возвращаясь с одной из них домой. — Хью Джарвис, кажется?
— Да Джарвис — это еще не худший вариант. Лет двадцать назад он писал стоящие вещи, но сейчас он весь вышел. А что ты думаешь об этом сукином сыне Крюгере?
— Какой-то очень стеснительный. Его жена мне понравилась, интересная особа. Вот с кем я хотела бы познакомиться поближе.
— Мм… Если это означает совместный ужин, даже не думай. Я не желаю видеть в своем доме этого гнусного притворщика.
В результате они жили затворниками. Джек поставил свой рабочий стол в углу гостиной и проводил за ним большую часть дня, вооружившись карандашом.
— Почему бы тебе не устроиться в маленькой комнате? — предложила она. — Чувствовал бы себя уютнее, разве нет?
— Нет. Мне нравится наблюдать за тобой. Как ты выходишь из кухни, как ты тащишь за собой пылесос и все такое. Я сразу понимаю, что ты здесь.
Как-то утром, закончив домашние дела, она принесла свою портативную машинку и поставила ее подальше от него, в другом конце комнаты.
Если не считать Нью-Джерси и, может быть, Пенсильвании, все пространство между рекой Гудзон и Скалистыми горами я всегда представляла себе как бесплодную землю.
— Письмо пишешь? — поинтересовался Джек.
— Нет, кое-что другое. Есть одна идея. Тебе мешает стук пишущей машинки?
— Ну что ты.
Эта идея, вместе с заголовком и зачином, созревала в ее голове вот уже несколько дней, и наконец она взялась за работу.
Конечно, на севере был Чикаго, подобие оазиса с его песчаными ветрами, и отдельные островки вроде Мэдисона в штате Висконсин, известные своими причудливо-странными имитациями восточной культуры, но главным образом в этих краях, куда ни глянь, ты видел только кукурузу и пшеницу и пугающее невежество. Большие города кишели такими персонажами, как Джордж Ф. Бэббитт, а тысячи захолустных городишек жили под гнетом, выражаясь словами Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, «удушающей инквизиции, щадившей разве что детей и стариков».
Стоит ли после этого удивляться, что все знаменитые писатели, родившиеся на Среднем Западе, бежали оттуда при первой возможности? В дальнейшем они могли предаваться элегическим воспоминаниям, но все это не более чем ностальгия, а возвращаться в родные места никто из них почему- то не спешил.
Как человек с Восточного побережья, родившийся в Нью-Йорке, я получала огромное удовольствие, вводя этих отбившихся от стада, потерянных «среднезападников» в свой мир. Я объясняла им: вот как мы здесь
— Твоя идея — это большой секрет? — спросил Джек из противоположного угла. — Или расскажешь?
— Да это просто… даже не знаю, как сказать. Может, это будет статья для журнала.
— Да?
— А пока что я просто валяю дурака.
— Ну-ну. Прям как я.
По понедельникам и четвергам он уезжал в кампус и возвращался всегда на эмоциях — подавленный или, наоборот, радостно возбужденный, в зависимости от того, как прошел его класс.
— Ох уж эти дети, — проворчал он однажды, наливая себе выпивку. — Сукины дети. Им только дай палец — откусят руку.
Пил он много, даже будучи в хорошем настроении, зато делался более общительным.
— Я тебе, подружка, так скажу. Работенка у меня — не бей лежачего. Два часа болтаешь, что на ум взбредет, а они сидят с открытым ртом, как будто в жизни ничего подобного не слыхали.
— Очень может быть, — отвечала Эмили. — Я думаю, тебе есть чему их учить. Меня, например, ты многому научил.
— Правда? — Он выглядел смущенным и весьма польщенным. — Ты говоришь о стихах?
— Я говорю обо всем. Об этом мире. О жизни.
В тот вечер они наскоро поужинали, так им обоим не терпелось побыстрее плюхнуться в постель.
— Эмили, детка, — он гладил ее, играл с ее телом, — знаешь, кто ты? Я часто повторяю «ты чудо»,
