в армию Аарона, работавшего сегодня последний день.
В кухне и буфетной толклись доброжелатели — вот и ночной менеджер со стаканом в руке чему-то смеется, — среди которых расхаживал счастливый Аарон, пожимая руки и церемонно целуя девушек. Он был все еще при белой рубашке и черном галстуке-бабочке, а вот передник в последний раз полетел в корзину для грязного белья.
— А, привет, Фил, рад тебя видеть, — бросил ему Аарон мимоходом, и Фил порадовался, что тот вспомнил его имя.
Из досок, которые обычно бросают на мокрый пол, была сооружена импровизированная маленькая сцена; старший официант, португалец, влез на нее сам и помог взобраться Аарону. После того как все угомонились, старший официант произнес вступительную речь с таким сильным акцентом, что разобрать можно было лишь отдельные слова: «…высоко ценим… с восхищением… наши наилучшие пожелания…» Затем одна из официанток продемонстрировала два подарка, на которые, по всей видимости, скинулись все служащие, кроме Фила: серебряные наручные часы и серебряный именной солдатский браслет. Раздались аплодисменты, а когда они стихли, пришел черед красного от смущения Аарона произнести несколько слов.
— Даже не знаю, что сказать, — начал он, — ну, разве только поблагодарить вас всех, причем от чистого сердца. А еще я рад, что моя подружка Джуди с нами сегодня; я все время пытаюсь придумать, как бы произвести на нее впечатление, ну а лучше сегодняшнего вечера просто ничего и быть не может. До сих пор в разговорах с ней я в основном намекал на то, каким я был классным футболистом, но вся беда в том, что это не совсем так: на самом деле я был посредственный игрок. Даже будучи старшеклассником, я вышел на поле всего два-три раза за сезон, когда наши уже вели с разгромным счетом; я считал, что она все равно про это не узнает, поскольку она училась в другой школе, в четырнадцати милях от моей, и мы даже не были тогда знакомы. Короче, солнце мое, теперь ты знаешь всю правду, — он бросил беглый взгляд на смеющуюся девушку в переднем ряду стоящей толпы, — и, поверь, я испытываю большое облегчение, оттого что впредь мне уже не нужно расписывать тебе свои подвиги. Главное чувство, которое я сегодня испытываю, — не считая, конечно, огромного дружеского расположения ко всем вам и понимания, как мне вас будет не хватать, — это потрясение от того, как меня провожают. Никто, я думаю, не знает, чего ему ждать от армии. На эту тему есть много фильмов, но всякое кино так же далеко от правды об армии и о войне, как и от правды о любви. Я надеюсь оказаться в пехоте, куда меня всегда тянуло, и, если мы когда- нибудь вторгнемся в Европу, я надеюсь, что меня пошлют туда, а не в Тихоокеанский регион, потому что вся моя родня — евреи. Но тут не угадаешь, и в результате я могу стать каптером или кассиром в Небраске или в любом другом штате. Что-то я разговорился, но я заканчиваю. Последнее, что я хочу сказать… храни вас бог. Храни вас бог, мои дорогие, и спокойной вам ночи.
Кое-кто из девушек, присоединившихся к бурным овациям, плакал, а юная Джуди вскарабкалась на сцену, чтобы обнять Аарона и зарыться лицом в его пропотевшую рубашку.
В ушах у Фила Дрейка, возвращавшегося домой, еще звучала вечеринка, и он был почти готов снова поверить в то, что в мире все-таки есть смысл, и знал, что по крайней мере сегодня он будет спать, как ребенок.
Вечером в гостиной, в уютном кресле под яркой лампой, с корзинкой для шитья на коленях, Рейчел казалась воплощением всем довольной молодой женушки, когда со второго этажа спустился Фил.
— Эван что, ушел? — спросил он. — Куда это?
— Я не знаю. — Она откусила нитку, прежде чем дать более обстоятельный ответ. — Я не знаю, потому что не спрашивала. Видишь ли, даже в браке один человек не может контролировать каждый шаг другого. Все мы имеем право на какую-то личную жизнь, ты не находишь?
— Ну да, конечно, — поспешил с ней согласиться Фил. — Я вовсе не имел в виду, что… ну да, разумеется. Кто спорит.
Тут из кухни вышла их мать и, бессознательным жестом поправив прическу, спросила:
— А что, дорогая, Эван ушел? Куда это он?
Несмотря на отдельные задержки из-за светофоров, Эван пересек остров, это широкое ровное пространство, с отличным временем. Немного не доехав до пересечения с шоссе № 12, он остановился, чтобы сделать контрольный звонок из телефонной будки.
— Ты не сочтешь это «превращением в привычку», — спросил он Мэри, — если я к тебе приеду сегодня вечером?
— Не скажу, что у меня было так уж много мужчин, — рассуждала Мэри спустя пару часов, когда они лежали, расслабленные, в ее постели, — но и не то чтобы мало.
Она лежала на спине, едва прикрыв простынкой соски и, кажется, не догадываясь, каких душевных терзаний это стоило Эвану, который уже успел пожалеть о том, что завел разговор на эту тему.
— И отставку им я давала чаще, чем они мне, — продолжала она. — А замуж выйти я могла разве что за молодого адвоката; я работала у него в офисе сразу после окончания колледжа. Мы с ним встречались около года, и все казалось замечательным, пока в один прекрасный день, после своей поездки в Канзас- Сити, он не сказал мне, что влюбился в стюардессу. Ты будешь смеяться, но я просто не поверила, решила, что это он так шутит, но он не шутил; пришлось срочно уволиться и ухватиться за первую попавшуюся работу, какая-то занюханная аптечная сеть в Хемпстеде, но там, к счастью, я задержалась всего на несколько месяцев, потому что устроилась в «Бейли». Теперь тебе про меня практически все известно.
В обмен на эту информацию она, само собой, рассчитывала услышать подробности про его супружескую жизнь, и, слово за слово, он сболтнул про самое неприглядное в истории его отношений с Рейчел.
— Вот как, — сказала она, когда он умолк. — Значит, до свадьбы ты с ней не спал.
— Вроде как спал. И да и нет. Это трудно объяснить, понимаешь? — Ну вот, теперь придется объяснять. — Первый раз я привел ее в какую-то зачуханную старую гостиницу в районе западной Двадцать пятой улицы, что было ошибкой. Она была такая зажатая и испуганная и жутко нервная, и из-за этого я тоже непонятно почему разнервничался, так что у нас… ну, в общем… не очень получилось. Потом я несколько раз брал ключи у знакомого с завода от его квартиры в Джексон-Хайте, но там все складывалось не многим лучше. И тогда я подумал: «Какого черта! Лучше уж сразу жениться, а с сексом со временем все само наладится». Понимаешь?
— Конечно.
— Так мы и сделали. Через пару ночей все у нас действительно наладилось, и больше этих проблем не было. И сейчас тоже все хорошо, только у меня до сих пор кошки на душе скребут, что все у нас так нескладно начиналось. И у нее, по-моему, тоже.
Если бы Мэри на самом деле была такой жесткой, как казалась, она бы рассмеялась ему в лицо, но вместо этого она глядела на него в задумчивости.
— Грустно, когда человек женится от безвыходности, — сказала она. — Даже если бы я снова была беременной, вряд ли я бы так уж рвалась замуж. Мне нравится быть одной. Мне нравится моя свобода, благодаря которой я открываю в себе что-то новое. Я думаю, этому меня научил колледж.
— Да? И чему еще он тебя научил? Читать всякую хрень? Спать на полу?
Он тяжело откатился в сторону, не без труда встал на ноги и отправился в кухню за пивом. Он и сам не понимал, чем вызвана эта вспышка ярости: то ли его постыдными откровениями, — никого не пускай, особенно девиц, к себе в душу! — то ли ее признанием, что она целый год была влюблена в адвоката.
— Знаешь, Эван, — тихо сказала она, — мне кажется, колледж может открыть перед тобой совершенно другие перспективы. Ты же не хочешь всю жизнь оставаться механиком?
Он повернулся к ней, стоя на пороге кухни.
— Я не механик. — В его яростном выкрике звучал профессиональный вызов. — Я инженер.
После внесения этой важной поправки («механик», это ж надо было сказать такое!) ярость его улеглась. Принеся два холодных пива, он извинился за свою вспышку и сообщил ей, что собирается поступить в колледж при первой возможности.
— Через год у меня должна скопиться необходимая сумма, мы ведь регулярно откладываем, каждую неделю.
