его восвояси.
Остаток пути Мартин проделал быстро. Уже на улицах города он встретил полицейский автомобиль. На крыше машины был установлен репродуктор, который беспрерывно и нудно грохотал. В автомобиле сидели бургомистр города – социал-демократ и один из профсоюзных боссов. Оба поочередно что-то говорили в микрофон. Пот градом стекал по их лицам, они старались не глядеть на людей, к которым обращались.
– Мы просим и призываем всех сознательных тружеников возобновить работу, соблюдать спокойствие и порядок и вести борьбу со всеми враждебными элементами, наносящими вред интересам страны, – неслось из репродуктора. – Мы умоляем всех честных датчан соблюдать лояльность по отношению к законному правительству.
Люди стояли на тротуарах и у раскрытых окон, молча глядели на проезжавшую по улицам машину и слушали речи боссов без всякого восторга. Парни помоложе, не скрывая отвращения, плевали им вслед и с ненавистью кричали:
– Предатели! Разъевшиеся бонзы! Свиньи!
Люди, стоявшие в подъездах, презрительно усмехались и качали головой.
– Выходит, – сказал один из них, – они хотят, чтобы мы были лояльны по отношению к правительству, которое в свою очередь лояльно по отношению к немцам! Они что, за идиотов нас принимают?
Мартин не знал, что такое «бонза», но догадывался, что быть бонзой очень стыдно. Он спешил домой, бережно неся на спине драгоценную ношу. Сворачивая в палисадник, он успел заметить немецкий танк, на полном ходу въезжавший на его родную улицу. Одновременно послышался сухой треск пулемета, а с другого конца города, словно эхо, отозвались гудки санитарных машин.
Карен немало гордилась сыном, когда, обходя одну за другой квартиры, где были маленькие дети, раздавала соседям молоко. Гудрун тоже пришла со своим сыночком. Малышу налили молока, и он принялся жадно пить, причмокивая, но скоро уморился и заснул. Гудрун уложила его на кровать Карен и накрыла большим теплым одеялом.
Все хвалили Мартина и называли его молодчиной и смельчаком. Мальчик просто ошалел от непривычных восторженных похвал. Проскользнув в комнату, он уселся за стол, с нетерпением дожидаясь, что же скажет о его подвиге Якоб, – отцовское слово он ценил выше всего. Но Якоб не обратил на него никакого внимания – он беседовал с дядей Вигго, братом Карен. Тот принес новое письмо – очередное ходатайство в министерство иностранных дел. Семья Мартина просила министерство принять меры к тому, чтобы Лаус вернулся домой. Дядюшка Вигго уже послал в министерство не одно письмо, но оттуда всякий раз приходил лишь скупой, уклончивый ответ.
Дядюшка Вигго в последнее время заметно побледнел и осунулся. Читая Якобу письмо, он то и дело поправлял очки и барабанил пальцами по столу. Каждая фраза в письме звучала важно и убедительно, да и все оно было исполнено учтивости и достоинства – в таких делах Вигго мастак.
– Хорошее письмо, – серьезно проговорил Якоб, одобрительно кивая головой. – Как ты думаешь, удастся нам вызволить мальчика на этот раз?
Вигго лишь пожал плечами и вздохнул.
– Кто знает, от чего это зависит, – сказал он. – Хотя, кстати сказать, это зависит от общего положения в стране. Одно связано с другим, – продолжает он, посматривая на Якоба. – Нельзя устраивать бандитские вылазки против немцев и в то же время ждать, что они выкажут тебе снисходительность.
– Гм… – буркнул Якоб.
– Да, да, – продолжал дядя Вигго. – В деле с Лаусом нам весьма пригодились бы добрые отношения с оккупационными властями. Но что поделаешь, теперь все бросились подражать коммунистам и устраивать засады на улицах, а порядочных людей обзывать свиньями и предателями. Вот до чего у нас дошло, Якоб.
Вигго вскочил со стула и зашагал по комнате.
В волнении он то снимал очки, то снова насаживал их на нос.
– Поверьте мне, – сказал он, – я только и мечтаю о том, чтобы Лаус вернулся к нам, я бы все отдал ради этого… Но боюсь, скоро и вовсе нельзя будет ни на что рассчитывать, а все из-за этих безобразий – диверсий, забастовок и прочих выходок! И как только люди не поймут, что все это – дело рук коммунистов! А коммунисты, как всегда, действуют по указу из Москвы, преследуя везде и повсюду одну и ту же цель – создавать хаос и разрушение. Надо сказать, они успешно осуществляют свой замысел. Да, Якоб, признаться, я глубоко разочарован изменой рабочих; тем, что они отвернулись от нас, социал-демократов. До сих пор я полагал, что благоразумие и осмотрительность не позволят датским труженикам следовать призывам коммунистов. Брать бы им пример с нас, и все бы тогда совершалось мирно и благопристойно, жили бы мы с немцами душа в душу и вышли бы из войны без кровопролития и потерь. Назовите мне более гуманную, более благородную задачу! А теперь один бог знает, что с нами будет.
– Гм… – неопределенно хмыкнул Якоб. – Ты все же пошли это письмо. Поглядим, а вдруг оно поможет.
– Конечно, Якоб, я сделаю все, что смогу, конечно, – забормотал Вигго, снова усаживаясь на диван.
– Но вот что я тебе скажу, – продолжал Якоб, понизив голос. – Даже ради спасения Лауса и таких ребят, как он, я не хочу, чтобы датчане были превращены в рабов и склонили голову перед нацистами!
– Ты это всерьез?
– Да.
– Жестокие это слова в устах отца, Якоб!
– Мы на войне, Вигго, и должны быть готовы к жертвам, другого пути нет. Слишком долго мы смиренно терпели побои, теперь пришла пора дать отпор. Мы и так одумались слишком поздно. А вашу старую песенку про благоразумие, осмотрительность и злых дядей – коммунистов вы приберегите для себя. И вообще я советую вам переменить пластинку, иначе вам тоже не поздоровится.
– Выходит, ты такой же безумец, как и все, Якоб!
– Как и все, да. Ты верно сказал!..
– А вы понимаете, на что идете? Немцы вас по головке не погладят!
– Понимаем, да только мы тоже не намерены гладить их по головке!
– Зря я с тобой толковал! – вздохнул Вигго. – Боже, боже, что теперь будет?
Когда спустилась темнота и город окутала ночь, неожиданно всех разбудил какой-то страшный грохот. Взрыв был такой силы, что стекла вылетели из окон и со звоном разбились на мостовой.
Взрыв был делом рук патриотов – под самым носом у немцев они уничтожили железнодорожный мост через реку.
Так была перерезана главная железнодорожная линия, тянувшаяся через всю Ютландию. Восстановить теперь мост нелегко, в воде торчат одни столбы. Весь город злорадствовал и смеялся над фашистами.
– Молодцы наши, здорово провели немцев! – воскликнула Карен. – Сколько было часовых, а вот ведь не углядели!
Третий день продолжалась забастовка.
Время шло. В последнее воскресенье августа вооруженные до зубов немецкие солдаты снова разъезжали по улицам на броневиках. Ощетинившись штыками, они назойливо демонстрировали горожанам свою силу.
Наутро пришла весть: датский флот сам потопил свои суда, датская армия без боя сложила оружие, король стал пленником в собственном дворце, а правительство подало в отставку.
Было это 29 августа 1943 года.
Глава четырнадцатая
День за днем Мартин провожал Ингу домой. Он нес ее ранец и покорно ждал у каждой витрины, где девочка останавливалась, восторгаясь какими-нибудь нарядами или украшениями. Если же Инга слишком долго задерживалась у очередной лавки, Мартин злился:
– Черт возьми, Инга, пойдем дальше, а не то я швырну твой ранец на мостовую и убегу!
Инга, смеясь, отвечала:
– Ни за что ты этого не сделаешь!
– А вот и сделаю! – говорил он.
