— Ничего не случилось, мам, — пробурчал он.
— Ничего не случилось, да? У сыночка все в порядке. А мать прямо с ума сходит. И не надейся снова отвертеться на выходные. Поедешь с нами на дачу, и баста! А с этой девицей чтобы больше не виделся. Пока живешь у нас, изволь слушаться.
Опять та же песня. Как бы поскорее договориться с Евой, если нам запретят встречаться?
— Обещай, что бросишь это! Михал, ну, обещай мне!
Черт побери, я уже взрослый, мама. Сам знаю, что делаю. Мы уже ученые. Все будет о'кей. Обещать! Обещать можно что угодно. А вот сдержать слово…
Встречи тайком, чтобы не пронюхали предки, прямо как в гимназии. Только вот на улице холодновато. Отец обшарил все углы в моей комнате, слава тебе господи, догадались запрятать кайф в подвале. Мать тоже вынюхивает каждый шаг. Никакой личной жизни. Хорошо еще, ей иногда и на работу ходить надо. Все равно так долго не выдержать.
— Они меня хотят в дурдом упрятать, Михал. Но я матери заявила: назвонишь, что мы кололись, приму дозу, от которой не просыпаются. Я свое слово сдержу. Лучше сдохнуть, чем такая жизнь!
Все вдруг посыпалось на наши головы. Отчалить бы на необитаемый остров. Вдвоем. Только вдвоем плюс кайф! Сучья жизнь.
— Не могу я больше с ними. Йозеф как появился, на дух меня не выносит. А теперь и мама. Этот кретин каждый вечер орет на нее, что она меня избаловала, что я его не слушаюсь.
— Не дрейфь, подыщем что-нибудь. Но где?
— Знаешь, у меня остались ключи от квартиры Станды. Можно пожить там, пока он на отсидке. Если, конечно, соседи не настучат.
— Ты что, спятила?!
Едва успели выехать — уже нотации. Отличный будет уик-энд!
— Ты вообще соображаешь, какой это риск? Наркоман — и ведет трамвай! — Отец то и дело поворачивается от руля к Михалу, съежившемуся на заднем сиденье.
Хоть бы продержаться. Шприц в кармане брюк. Ампула в запасных носках.
— Возит людей! — Отец повышает голос: — Если ты немедленно не бросишь эту гадость, я обязан сообщить твоему начальству.
— Только попробуй, я покончу с собой, понятно?
— Михал! — Испуганные глаза мамы. Почти ненавидящий взгляд отца в зеркале заднего вида. Сжатые, узкие губы. Как обычно, даже побелел от злобы. Рывком переключил на третью скорость и нещадно гонит машину по обледеневшей мостовой.
— Послушай, Михал. Что это с тобой?.. — Мама вдруг держит его за руки. — Ну пообещай, что больше не будешь, и все. Ты ведь сумеешь. Ты просто обязан, наконец.
В машине тесно, как в клетке. Сумки, набитые продуктами и разным барахлом. Пятьдесят километров до дачи, починить забор, чтоб зайцы не грызли саженцы, и снова назад. В клетку, за забор, в клетку… Я взрослый, понимаете? Взрослый. Не лезьте в мою жизнь. Да брошу я, брошу! Но сам. Не нужна мне ваша помощь! И ваши заборы!
— Кому-нибудь про меня расскажете, пеняйте на себя — это будет на вашей совести!
— Пока живешь у нас… — снова заводит отец.
Господи, боже ты мой! Не могу я больше!
Машина затормозила на перекрестке. Михал вдруг открыл дверцу и вывалился наружу. Метра два его протащило по льду.
— Ты что! Ненормальный! — неслось вдогонку.
Колючий ветер вместо прогретого салона. Пар от дыхания.
Михал поднялся и побежал в обратную сторону. Успел еще заметить, как мама открыла дверцу, но тут загорелся зеленый. Три или четыре машины за ними загудели, требуя пропустить. Пришлось ехать дальше.
Когда за перекрестком отец наконец пропустил все машины и сумел развернуться, Михала уже и след простыл.
Квартира Станды — последний шанс, стучало у него в голове, когда он бежал по улицам.
Проклятье, может, этот цыган спятил? Вышагивает себе спокойно по рельсам с бревном на плече. А кругом жуткое движение, машины сплошняком. Михал дал звонок.
Цыгану хоть бы хны. Он что, пьяный?
Михал зазвонил и замигал фарами. Обалдел этот мужик, что ли? Идиот!
Трамвай летел с горушки по Виноградской улице прямо на цыгана.
Пришлось все же рвануть тормоза. От толчка пассажиры резко накренились вперед. Крики падающих людей, рассыпавшиеся сумки, удар в плексигласовую перегородку за спиной у Михала. Кто-то лежит на полу, чьи-то яблоки раскатились по всему вагону. Разбросанные пакеты. Все это Михал увидел краем глаза, распахнув двери трамвая.
— Эй ты, кретин! — заорал он на цыгана. — Не знаешь, где тротуар?
Двое удивленных пассажиров выглядывают из трамвая. На тротуаре остановились прохожие.
— В другой раз я тебе ребра переломаю, скотина!
— Что тут происходит? — К Михалу подходит милиционер.
— Да вот этот цыган загородил мне проезд, — объясняет Михал. — Я его чуть не переехал, сволочь такую.
— Кого? — интересуется человек в форме.
— Того цыгана с бревном, — снова начал Михал.
И тут же мгновенное озарение: глюки!
— Был здесь какой-нибудь цыган? — расспрашивал милиционер стайку зевак.
— Ну, я поеду, — осторожно начал Михал. — Заходите…
— Минутку, — остановил милиционер.
— Так ведь ничего не случилось, — робко заметил Михал, — у меня же график…
— Что вам график, об этом пусть диспетчер побеспокоится, — улыбнулся милиционер.
И вдруг схватил Михала за руку, не давая ему войти в трамвай.
С работы выперли мигом. Хорошо еще, мои не знают. Не то опять бесконечные нотации. Квартира Станды. Колемся, чтобы снять напряг.
Всего несколько дней, и мы снова торчим. Какие там две дозы в неделю! Армейские запасы тоже не бездонные. Не думать об этом. На сегодня хватит.
Но паршивый алнагон — это вам не морфа. Разве что перекантоваться между нормальными дозами. А если придется перейти только на него?
Снова признаки ломок. Последний НЗ. А потом?
В гости к Рихарду?
Как девка, готовая на все ради дозняка?
К горлу подступила тошнота. В памяти засела каждая деталь того полудня. Каждая проплешина цветастого покрывала.
Нож среди груды грязной посуды. Может, вот он, выход?
Ева лежит на листе поролона с закрытыми глазами. А когда она проснется и потребует еще дозняк? Так лучше я, чем она. Грязная, замызганная, сто раз использованная шлюха. До чего же гнусная жизнь!
Выпустить из себя эту мразь. Он встал и вытащил из грязной кучи нож, от которого просто не мог оторвать взгляд.
Все к черту!
Боли Михал не почувствовал…
Рана в несколько сантиметров на предплечье. Хлынула кровь. А с ней и вся эта гнусь.
