Точно так же поступают и с молодыми девушками, чтобы обучить их домашним работам или дать им общие понятия, общие навыки в отраслях промышленности, свойственных женщинам, или дать им возможность выбрать профессию в семнадцать лет, или дополнить их профессиональное образование. Судите сами, каковы рабочие и каковы работницы, получившие элементарное и специальное образование!
Видите ли вы теперь все следствия нашей системы труда и промышленности?
— Мне думается, что я вижу некоторые из них: все мужчины должны уметь использовать свои способности, чтобы расширить границы человеческой изобретательности; все женщины должны знать в совершенстве домашние работы; в домах не должно быть магазинов, все дома предназначаются только для семейных квартир; все мастерские должны быть распределены по различным кварталам и снаружи декорированы, чтобы таким образом способствовать украшению всего города; ни у кого нет интереса скрывать или красть полезное изобретение; никто не знает, что такое уплата по векселям и что такое банкротство!
— Наша система имеет еще и другие полезные последствия. В старое время наши рабочие, вынужденные думать только о денежном заработке, работали скоро и плохо; часто они даже сговаривались портить взаимно работу, чтобы обеспечить друг другу дополнительный заработок. Так, когда слесари, или столяры, или маляры работали в каком-нибудь доме, то слесарь, например, портил нарочно дверь или окраску, чтобы сделать таким образом необходимой новую работу столяра или маляра. Теперь, напротив, рабочий не имеет никакого другого интереса, как только сделать возможно лучше свою работу; все его движения отмечены предусмотрительностью и разумом, и все работы почти совершенно безупречны.
Вы можете поэтому легко заметить чувство достоинства, которым дышат лица наших рабочих или, вернее, наших граждан!
Каждый рассматривает свой труд как общественную службу, точно так же как каждое должностное лицо рассматривает свою службу как труд.
Заметили ли вы также, как регулярен распорядок для движения нашего населения по улицам города. В пять часов все встают; к шести часам все наши общественные средства передвижения и все улицы переполнены мужчинами, которые направляются в свои мастерские. В девять часов вы видите женщин и детей. От девяти до часа пополудни все население находится в мастерских или школах. В половине второго вся масса рабочих оставляет мастерские и соединяется со своими семьями и соседями в народных ресторанах. От двух до трех все обедают. От трех до девяти все население наполняет сады, террасы, улицы, места для гуляния, народные собрания, курсы, театры и все другие общественные места. В десять часов все ложатся спать, и в течение ночи, от десяти до пяти, улицы совершенно пустынны.
— У вас, стало быть, также есть закон о тушении огней, закон, который казался таким тираническим?
— Предписанный тираном, он действительно был невыносимым притеснением, но принятый всем народом, в интересах его здоровья и хорошего порядка в работе, — это наиболее разумный, наиболее полезный и наиболее тщательно исполняемый закон.
— Да, я понимаю это, и понимаю также, как должны быть счастливы ваши рабочие.
— Они настолько счастливы, что потомки нашего старого дворянства гордятся званием слесарей, печатников и т. д., которое заменяет титулы герцогов или маркизов.
Все эти детали, сообщенные мне с любезностью, которая удваивала их цену, меня бесконечно интересовали, хотя и не уменьшали моего нетерпения подвергнуть Кориллу допросу, необходимому для моего спокойствия.
Представьте мою досаду, когда, найдя в ее семье госпожу Динаме, ее дочь и сына, которые зашли к ним, чтобы вместе отправиться гулять, я услышал, как Корилла сказала:
— Мне нужно взять урок истории у профессора, и я пойду с ним: вы, мсье Вильям, дайте руку Динаизе! Вальмор предложил руку госпоже Динаме. Я почти хотел бы найти предлог, чтобы уйти, но это было невозможно, и я предложил свою руку как только мог непринужденно. Я бы охотно избил себя, до такой степени я чувствовал себя смущенным рядом с молодой очаровательной девушкой, которую считал еще более любезной, чем красивой, и которую я так горячо желал видеть, когда я впервые услышал ее голос.
Она казалась так же мало довольной, как и я, и ее смущение еще больше увеличивало мое. Пройдя некоторое время, не говоря ни слова или говоря о хорошей погоде и прекрасных деревьях, я думал доставить ей удовольствие, заговорив о Вальморе и расхваливая его со всем пылом, который мне внушила живейшая и искренняя дружба, тем более, что мне казалось, будто она слушала меня с волнением и некоторым удовольствием.
В свою очередь, она мне говорила о своей подруге Корилле, восхваляя ее ум и веселость, выражая к ней самую нежную привязанность и уверенность, что никто не заслуживал больше, чем она, быть любимой и счастливой. Но судите о моем удивлении, когда она прибавила, что Корилла с нетерпением ожидала приезда друга ее брата, которого она любила и за которого должна была выйти замуж.
— Мадемуазель Корилла выходит замуж! — воскликнул я.
— Я думала, что вы это знали, — заметила она в крайнем смущении.
Я таким образом узнал случайно тайну, которую желал знать, и все же не знаю (настолько человеческое сердце неисповедимо), доставило ли мне это открытие огорчение или удовольствие. Но оно погрузило меня в мечты и неопределенное смущение, в которых я не мог отдать себе отчета.
Я проводил назад мадемуазель Динаизу, нежный голос которой не мог восстановить спокойствие в моей душе. Я испытывал такое сильное желание остаться наедине с самим собой, что ускользнул, как только получил возможность сделать это.
Вальмор, казалось, не мог усидеть на месте. Бедный юноша горел нетерпением узнать свой приговор из уст Динаизы. Битый час рассказывал он нам — мне и Евгению — о совершенствах своего божества, о своей любви и счастье.
— Но, — воскликнул он, наконец, — мы болтаем, тогда как мы должны были уже быть в пути! Пойдем скорее, не то мы опоздаем.
— Вы пойдете с нами? — сказал он Евгению.
— Нет, мне нужно писать…
— Бросьте, напишете завтра, пойдемте с нами посмотреть наших красивых работниц в их мастерской.
— Ваших работниц! — воскликнул Евгений. — Бегу туда! Подождите только минуту, я сейчас же вернусь.
Мы сели в омнибус, и через десять минут уже входили в мастерскую модисток. Вальмор повел нас в салон директрис, который господствовал над всей мастерской и откуда можно было видеть все, не будучи замеченным.
Какое зрелище! Две тысячи пятьсот молодых женщин, работающих в одной мастерской, одни сидя, другие стоя, почти все очаровательные, с прекрасными волосами, стянутыми на голове или падающими на плечи буклями, все с изящными фартуками поверх изящных платьев. В руках у них шелка, бархат ярких цветов, кружева и ленты, цветы и перья, роскошные шляпы и изящные шапочки.
Это были работницы, столь же образованные, как и самые воспитанные женщины других стран. Все они были художницы, у которых привычка к рисованию развила прекрасный вкус. Это были дочери и жены различных граждан, работавшие в мастерской республики, чтобы украшать своих согражданок или, скорее, своих сестер. Вальмор показал нам одну из дочерей высшего должностного лица столицы, затем жену
